/*Бусидо — Кодекс чести самурая/

Пока мы с Володей ехали в ту Тмутаракань, где проходило новоселье — и о чем мы с ним только не говорили...

Облегчало дело то, что мы знали очень много народа — то есть, общую тему найти было для нас даже не игрой, а развлечением...

— В метро... — сказал Володя, когда мы с ним встретились у магазина «Детский мир» на пл. Дзержинского, — лучше всего говорить о политике, но — не кричать...

Мы оба улыбнулись...

Он — потому что сказал нечто, что я должен был понять, а я — оттого, что сразу понял и оценил его тонкий юмор...

* * *

Ну, да.... Был такой недавно случай — двое ребят из диссидентов ехали в метро на 1 мая... Пьяные, что понятно... И начали они хаять советскую власть...

Главное, все тут ясно: кто ее, эту советскую власть не хаял? Все — даже политработники на Пленумах, тогда как остальной народ — на кухнях...

Ну, все хаяли Советскую власть — но ведь шепотом... А эти взялись орать, да не просто — а кто кого перекричит...

А потом и песни стали петь — что-то из белогвардейского репертуара: короче, невинно все это было, но до чрезвычайности громко...

А в вагоне с ними — один человечек был... Такой вот — маленький, в шляпе и пальто, незаметный весьма...

Главное, и вышел он на «Водном стадионе» — даже не вышел, а просто растворился на перроне, будто его никогда в вагоне и не бывало...

Тогда ребята еще громче песни стали петь...

Вышли они на «Речном», пошли к выходу — тут их и взяли...

Потом уже выяснилось, что человечек был не просто так и сам по себе — а полковник КГБ... Сошел он на «Водном» и сообщил в милицию о безобразиях, которые в метро — в их, скажем так, ведомстве — чинят разные там недобитые диссиденты...

Менты, конечно, скривились, как от рвотного запаха — но отреагировали: позвонили на «Речной» и приказали коллегам диссидентов арестовать — как пьяных и нарушающих общественный порядок...

А мужичок тот — он не ленивый оказался: целый рапорт накропал, с подробностями и цитатами...

Главное, и доказать ничего нельзя — сам он те цитаты выдумал, или и впрямь ребята по пьяни такое несли?

Но — тогда как было? Полковнику КГБ поверят даже тогда, когда его только что выпустили с Канатчиковой дачи с безнадежным диагнозом: «Шизофрения»...

А вот диссиденту — даже если он простой советский студент, но ходит в польских джинсах и редко моется — не поверят никогда...

История закончилась скверно — но насколько, об этом уже узналось позже, лет пять спустя...

А тогда — ну, взяли ребят, судили закрытым судом на основании рапорта того полковника — и дали им по каким-то уголовным статьям года по три...

Политику им клепать не стали — новые веянья начались, типа того, что — у нас нет политических, а одни уголовники и тунеядцы — такие, как Бродский, тунеядствовавший в ожидании Нобелевской премии по литературе...

Короче, мы открывали свое лицо Западу — как мусульманская женщина из гарема: показывали, что лицо — есть, но в то же время — что оно состоит все из не слишком хорошо вычищенных зубов...

Сережа... Так звали одного из тех диссидентов — к нему они и ехали домой на «Речной» — продолжать пьянку...

А я тоже в те времена жил на «Речном»- и мама того Сережи ко мне приходила, плакала, просила денег на посылку и подпись под коллективным письмом...

Денег я ей не дал — не было, зато вот подпись — поставил: ручка была — ее, чернила — тоже, а что до подписей — я их не ставил только под доносами... А так — была возможность, всегда ставил — хотя и справедливо не верил в действенность всяких этих подписей...

Ну, вот — от мамы Сережи я потом и узнал — случайно встретились в «Булочной» у метро, она мне и рассказала...

— Сереженьку под Иркутск отправили, а у него характер — совестливый, честный... Он там с кем-то подрался — заступался за слабого... Ну, и дали ему новый срок — только уже в строгом режиме сидеть... Он бы и сидел — но вот язва открылась, а врача там и не было — умер Сереженька от прободной язвы, да... Девушка его — она осталась... Но — за другого замуж вышла... Впрочем, меня иногда навещает... А вот детей — нет, не осталось их от Сереженьки... А ведь он был у меня — единственный...

* * *

Это потом уже — в 90-е, все будут срочно сдавать свои партбилеты и говорить, что они — ни сном, ни духом, что — ах, они ничего даже и не предполагали такого — а уж что не видели...

Забавная такая игра получилась: половину страны посадили и расстреляли — а вторая половина не только ничего не видела, но даже — ни сном, ни духом...

Отпилили от меня половину тупой пилой — и без наркоза... И я тебе скажу, что ничегошеньки не заметил... Ты мне поверишь?

Мама Сережи была учительница литературы в школе...

Ну, плакала над Есениным, гневно презирала Наталью Гончарову за ее прохладное отношение к великому мужу и классику...

Семи пядей в мозгах она не имела — а так, жила в девических мечтах, где на месте Анны Каренины была она, а на месте Паровоза с поездом — не они, а молодой и влюбчивый Вронский...

Но вот пошла она в райком и швырнула свой партбилет — типа, берите и подавитесь этой кровавой бумажкой...

Ясно, что за такой антиобщественный и некультурный поступок из партии ее исключили, с работы — уволили, но приятели ее сына помогли ей устроиться в сторожа...

А что?

Ей все равно, делать дома было нечего — так что, можно было служить сразу на трех постах... 210 рублей в месяц, если дома вовсе не ночевать... Но и быт не совсем отсталый — и кровать всегда есть, и чайник — не учительская, все же, а — сторожка...

А зарплата — тоже не учительская: ну, хорошая такая зарплата для матери бывшего зэка, которая помогает другим зэкам посылками...

Говоря с ней о Сереже — я сказал что-то весьма неопределенное:

— Понимаете... Вот у японцев — есть бусидо... И сын Ваш — хоть и не японец — но мне кажется, что бусидо у него было...

— Бусидо? — удивилась бывшая учительница русского. — А как это слово переводится на русский?

— Никак... — Ответил я, пару минут честно подумав... — Бусидо — оно и в России — бусидо...

* * *

Короче, ехали мы на метро с Володей и мыли кости общим знакомым...

Вообще, мы с ним уже заочно были знакомы — я через его сестру Валю Малюкову покупал антисоветские книжки, которые данный Володя ксерокопировал на рабочем месте и в рабочее время: приработок такой был у него, и довольно не маленький — особо, если сравнить с официальной зарплатой...

А Валя — ну, это отдельная история...

Ясно, что я с ней познакомился не просто так, а через очередного приятеля, который по совместительству оказался ее очередным мужем...

Приятеля звали Ростислав, у него были стальные глаза, пшеничные усы и атлетическая фигура...

Природа дала ему неожиданно много — но была сурова, в то же время: все это — дала, а вот об уме — как-то забыла... Или — умышленно не дала ничего такого? Пойди, пойми эту самую природу...

Ростислава все завали сокращенно — Рост, и ему это даже нравилось, что ли... Ну, он такой — все пигмеи, а он вот — Рост... Звучит — гордо...

Рост — как я понял уже при знакомстве с Валей — был безнадежным подкаблучником...

Впрочем, подкаблучники тоже разные бывают... Ну, есть такие, что постоянно дергаются, нервничают, доказывают всем, что они — не подкаблучники, а просто порядочные мужчины и мужья...

Эти — самые тяжелые в общении: им надо говорить, что — да, конечно же, они — главы своих семей, но очень тайные, скрытные и невидимые — как истинные Боги...

Рост к этой категории не относился — он был совершенным, в своем роде, типом счастливого подкаблучника...

* * *

Некогда был у меня один приятель — так он рассказывал /а слушать же всегда интересно и поучительно/ за что его жена пилила...

А пилила его жена — за все, сил ей было не жалко...

Так вот — этот приятель рассказывал, как теща была у них в гостях, а он с какой-то левой работы приехал и выложил деньги на стол... Много денег...

Жена сначала как-то даже обрадовалась, а потом посмотрела на свою хмурую мать — и тут же сама нахмурилась...

Приятель даже оторопел...

— Вы чего? — спросил он. — Я ж вкалывал, студентов-абитуриентов учил, денег много заработал и все их — даже без заначки — до копеечки принес... А у вас все равно на лицах, будто вы уксусу выпили... В чем же дело, милые дамы?

Ну, дочь еще глупой была — она свою мать слепо копировала, без понимания... Ну, она и глянула на маму свою — в каждом глазу по вопросительному знаку...

Мама вальяжно потянулась на стуле — но выражение ее лица стало еще суровее...

— Ты... — сказала она зятю. — Ты — деньги заработал, верно... И принес домой — верно... Но ты их как принес? — вдруг рыкнула она.

— Как? — опешил мой знакомый. — Ну, как их носят? В карманах... В штанах... Ну, в руках... А как еще?

— Вот! — довольно улыбнулась его теща... — Вот! Ты их просто так принес — без радостного блеска в глазах! А радостный блеск в глазах — это поважнее денег будет!

* * *

Это у нас вскоре стало любимой фразой: «И — радостный блеск в глазах...»

Когда я рассказал эту байку Росту он очень оживился и сказал:

— Хорошая у твоего приятеля была теща... Она жизнь понимала. Умная и проникновенная женщина — правильно она про глаза и блеск... Очень правильно...

Ну, тут я и понял — что Рост из тех, кто всегда — с радостным блеском в глазах, то есть — не просто подкаблучник, а человек, который звучит гордо...

А вот жена его, Валя Малюкова — была женщиной очень стервозной... НО ее стервозность распространялась только на Роста — с остальными она была крайне проста, скромна и даже угодлива...

А работала данная Валя не где-то и не кем-то, а — директором ЦДРИ, носила красные платья, красные колготки на бутылочных ногах и черные туфли — размера, примерно, 43-го, если не больше... Наверное, по-своему она была красива...

Мы с приятелями часто к ней в ЦДРИ таскались — там ресторан такой был, для личного пользования — «Кукушка»... В штате — один сонный официант пенсионного возраста и водка по номиналу, без всяких там наценок и прочего безобразия... Правда — закуску надо было тащить с собой — но это уже мелочи, нет?

* * *

Перемыли мы кости и Вале с Ростом: Володя ж, хоть и являлся родней им, но был человеком высоких взглядов, я бы даже сказал — почти космополитических...

— Валька... Ну... — задумался Володя. — Она, конечно, не совсем дура. Но воображает о себе — что очень умная...

То есть — лучше бы была дурой — и такой бы себя понимала, всем было бы проще...

— А она не стерва? — нежно так, сладенько поинтересовался я.

— Валька? Нет, конечно... А что с Ростом она стервозина — ничего не доказывает... Это у них, вроде игры в садо-мазохизм...

Тогда это было очень новое и модное слово — вроде, как компьютер или машина «Порш»...

Впрочем, толком смысла никто этого садо ли, мазо и не знал: ну, все знать — скоро состаришься...

— Понял... — соврал я. — У них, короче, высокие отношения...

— Типа того... — неуверенно подтвердил Володя. — Но только Вальку считать за стерву — это в грех впадать большой...

Тогда я уже начал сильно увлекаться историей: разные пыльные книжки, будившие аллергию и жалость к человечеству, какие-то записи в тетрадке, написанные спьяну — так, что с трезва и не прочитать...

— Ты не волнуйся... — сказал я Володе... — Понимаешь — у Роста просто нет бусидо, а у Вали есть — хотя и очень индивидуальное...

— Супер... — подхватил Володя. — Бусидо у Вальки — точно есть, у нас оно семейственное — от папы-генерала...

* * *

Потом мы скакали по пересадкам, втискивались в вагон...

— Ты вот про Марию-Антуанету много знаешь? — спросил я.

— Имя — знаю, а так — ничего... — честно ответил Володя. — И еще у нее родинки по всему телу были... — задумчиво добавил он.

— Мушки — а не родинки. И не Марии-Антуанеты — а у Помпидурихи... Хотя, и неважно...

— Неважно... — согласился со мной Володя. — Так чего ты про эту... Антуанету говорил?

— Ну... — покраснел я. — У нее бусидо было — в полный рост...

— А как ты это понял? — искренне заинтересовался Володя. — У нее тоже папа генералом был?

— Ну, я не знаю, кем у нее был папа — а про мужа знаю, что он был Людовиком 16... И ему голову отрубили... В 1793 году, если не путаю...

— Страсти... — признался Володя.

— У мужа, кстати — тоже с бусидо все было в порядке... — поспешил успокоить его я. — Он письмо написал, предсмертное... Типа — завещаю своих детей жене, а у нее прошу прощения за те невольные огорчения, которые я ей мог принести против своей воли...

— Красиво...

— Нет, это еще не так красиво, как сама история смерти Марии-Антуанеты... Хотя — история довольно куцая... Мужу — голову отрезали, саму ее — взяли под суд... И навешали на нее столько всего — прямо, как на Сократа, в его времена...

— А чего на него там навешали? — с интересом спросил Володя.

— Ну, был такой драматург — Аристофан... И он пьесу написал — как бы про Сократа... На том и строилось обвинение — дескать, вот она — пьеса, а теперь докажи всем нам, что ты не мавр из Люксембурга...

— Конец я знаю... Да... Его приговорили к отравлению цикутой...

— Ну, это если узко понимать — то да, приговорили... А так — он сам себя приговорил — больно уж на судей тявкал.... Понимаешь, судьи ж не хотели чего такого, в виде смертной казни... Они пожурить хотели — типа, хоть ты и Сократ, но не выпендривайся слишком и чересчур...

Там шли, как бы, душевные отношения...

А Сократ взял — и сразу все разрушил: и судей начал поливать, и обвинение... Он провокатор был, тот самый Сократ... Уцепился за возможность всех дерьмом намазать — ну, вот и мазал, пока к смерти его не приговорили... Или — что точнее — он сам себя приговорил...

— А Мария?

— Антуанета? Ну, с ней дело — особое...

* * *

Двое детей у нее было: девочка — старшая, мальчик — младший...

Ей всего 37, с мужем 20 лет отжила — но все равно, такая она была дама, сочная и румяная...

Заперли ее в темницу, детей отобрали — и она слышала, как сын под окном поет революционные песни, которым его научила пьяная матросня...

— Кто научил?

— Ну, эти... Не матросня, нет... А просто — французские люмпены из бывших гусаров. Дела это не меняет...

— А...

— Вот я и говорю — дело было шитое, дутое — и заранее, как бы, приговор уже был: смертная казнь...

А судов тогда закрытых не было... Ну, не Сталинские времена, все же... И на суд там всех желающих пускали — главное только, будь пролетарского происхождения...

И судили ее как-то... Ну, даже не наспех — а стыдливо... Все в суде знали — приговор уже есть, но надо ж и видимость создать? Ну, видимость — для видимости?

Суд длился сутки и 1 ночь... Без перерыва. Закончился в 4 утра....

— А в чем ее обвиняли?

— Ну, в чем? В государственной измене, например... Привели 34 свидетеля, которые стали говорить, что она — эта самая Мария, что Антуанетта — иногда голубей кормила в Версале — типа, подрывала экономику малоимущей страны Франции... Разбазаривала хлеб, который был предназначен для трудящихся... Ерунду несли эти свидетели — даже судьям их было стыдно слушать...

— И?

— Ну, по измене она полностью оправдалась. А потом пошла другая тема: она растлевала своего сына, принуждая его к сексуальным играм...

— О как... — опешил Володя. — А она точно его принуждала — или он сам такой шустрый был?

— Судьи там много чего говорили... Обвиняли... Орали... А Мария-Антуанетта — в ответ ни слова...

Это судей даже как-то обозлило...

— Вы чего, гражданка? — закричали они. — Вы чего тут молчите и на наши обвинения не отвечаете?

— Точно... — признался Володя. — Чего она деталей не дает? Интересно же...

— Ну, Мария-Антуанетта им ответила так: — Знаете... Я не могу отвечать на обвинения, которые противоречат материнской любви и женскому отношению к детям... Я не могу оправдываться в том, чего не может существовать изначально...

— Загнула она...

— Ну... Она просто римское право читала...

— А ты тоже читал?

— Все не читал... — успокоил я его. — Но вот частями — приходилось, да... И — там вот есть статья за матереубийство... Казнь, кстати, за это дело — гнусная: сажают тебя в мешок, туда бросают крысу, ядовитую змею и ежа — и выкидывают данный мешок в Тигр... Или еще в какую речку, протекающую поблизости...

— Бррр...... — передернул плечами Володя.

— А ты вот мать не убивай — и не надо тебе никакого тогда такого «бррр»... Вот. НО я не о том... У древних римлян не было статьи об отцеубийстве... Не было вообще... И один законодатель ответил на вопрос — отчего такой статьи нет...

— Наличие статьи говорит о реальной возможности данного преступления... — сказал он. — Мы не ставили эту статью по одной причине: чтобы не давать идей детям убивать их собственных отцов... Лучше жить в невежестве, но с моралью, чем в знании — и без всякой морали...

— И он круто загнул... — проникся Володя...

— Это ж наши предки... Пойми — они умели не только жить, но и говорить умели тоже...

— А чувствовать?

— Ну... — задумался я... — По мере сил, наверное... Но в них главное было...

— Бусидо? — Спросил Володя.

— Оно! — подтвердил я...

* * *

— Понимаешь... — сказал я минуты через 3... — Марию-Антуанетту приговорили к казни... Это — да... Но даже самая желтая пресса Парижа того времени писала: «Эта шлюха вела себя с достоинством»...

То есть — шлюхой ее было возможно назвать, а вот отнять достоинство — невозможно...

В 4-10 она начала писать письмо своей снохе... Ну, сестре ныне уже тогда убиенного мужа...

Величавое письмо, доложу я тебе...

Там нет слез — есть понимание судьбы и смирение, как у агнца, идущего на заклание...

И — вдруг письмо прерывается на полуслове: так и видишь, как ей крутят руки и ведут на телегу — которая, кстати, поедет по Парижу только через 3 часа, не ранее...

Это ж — 3 часа еще стоять на вонючей телеге... И дописывать в уме письмо, которое ты не успела дописать...

Потом ее повезли...

Тысячи солдат охраняли ее от ублюдков, которые бросали в нее комья грязи и орали в след самые оскорбительные слова из тех, которые успели выучить за свою убогую жизнь...

Или — если иначе взглянуть...

Тысячи солдат охраняли ублюдков от ее святости?

Это — реально...

Уже на эшафоте — она случайно наступила на ногу одному из палачей...

— Прошу у Вас извиненья, месье... Я сделала это не нарочно... — сказала Мария- Антуанета...

И потом — положила голову на гильотину...

* * *

Какое-то время мы искали автобус, какое-то время его ждали, потом долго и неопределенно куда-то ехали, сошли не на той остановке — и потом шамкали по грязи то ли назад, то ли вперед...

Новоселье оказалось очень скучным: ну, водки — полно, девицы все — либо замужние, либо уродины, на кухне — старый жирный кот, что писает под себя и писает...

— Вов... — сказал я своему новому приятелю. — Пойду я, позвоню паре знакомых девушек... Тоска меня тут что-то заедает...

— А ты ж женат. Мне Валька говорила! — вдруг сказал Вова.

— Ну... — не смутился я. — Женат... Но я ж не замуж девушек зову — а так, развеяться...

* * *

Телефонная будка была далеко — до нее мы долго шли, останавливая старушек в рваных зипунах и пугливых девушек в джинсовых юбках...

НО нашли мы ту кабину, нашли...

Отстояли очередь — ну, новый микрорайон, все понятно... Человек перед нами было много — но мы с Вовой уже выпили, так что нам все было хорошо — и 6, и 10...

Впрочем — только я решил зайти в кабину, как меня Володя за рукав схватил...

— Я ее люблю... — сказал он.

— Кого? — не понял я.

— Ты и не поймешь... — горько вздохнул он. — Не понять тебе страсти... Вот, ты женат — а все по девкам бегаешь... Крокодил...

Я как-то задумался даже...

И смешно стало — ну, крокодил...

Это на новоселье были девушки-крокодилы, а мы — мужчины, даже под 60 будем игривы и приятны — если, конечно, доживем...

Короче, впрыгнул Володя в кабину — а выпито уже было — и давай тараторить своей какой-то очень далекой и очень непонятной любви разные ласковые слова...

Ясное дело — за минуту такие разговоры не ведутся... Ну, жизни хватит, а так, если без перебора — часа 3 тоже достаточно, хотя бы на первое время...

И тут меня за плечо какой-тип взял.

— Молодой человек... — сказал он. — Мы с супругой... — он кивком головы указал на некую тетку без возраста, пола, но с шубой и усами.. — Так вот... Мы с супругой торопимся. А ваш приятель нас задерживает...

Я даже отреагировать не успел на подобную наглость — как он уже и в будку залез, и начал нудным голосом что-то долдонить Володе...

Да, я знал, что Володя уже за драку сидел — но как-то об этом не думал, а то б и сам полез в кабину...

Но — не полез...

Володя дал типу пару раз по морде — и очень грамотно, кстати... Два хука: один — с правой, второй — с левой...

Тип выпал из кабинки, а потом куда-то совсем исчез со своей усатой женой...

Минут через 10 нас взяли менты в газик — ну, руки заломили, настучали слегка — но без злости — и отвезли в отделение...

Думаю, у них там настолько пусто было, что посадили нас с Володей в разные камеры...

Типа — свято место пусто не бывает, а если и бывает — значит, дело совсем плохо...

* * *

Выдернули меня на допрос через час примерно...

Следователь был молодым, с испитым лицом, при погонах старшего лейтенанта...

— Так... — сказал он деловито, наморщив лоб... — И что мы с вами будем делать?

Я откровенно вспомнил Марию-Антуанету — и потому промолчал...

— А делать... — уточнил следак. — С вами что-то надо...

— Да? — искренне удивился я. — А что именно и в какой плоскости?

— Именно... Именно — это от вас будет зависеть, уважаемый Алексей Викторович.

Я — вздрогнул: он уже и имя мое узнал.

— Я не очень вас понимаю... — признался я. — Ничего со мной делать не надо — просто отпустите на улицу, а до дома я и сам доберусь...

Мент был невозмутим — он листал тощую папку и пытался выглядеть Зевсом, только что покорившим Геру.

— Ну... Это от вас зависит... — сказал он. — Вот, тут... — он постучал желтым пальцем по папке... — Тут — все написано. Человек вы усмешливый, учитесь на кинорежиссера... Женаты — не в первый раз. Дети есть...

— Ну... — согласился я. — А это имеет значение?

— Все... — ухмыльнулся мент. — Все, Алексей Викторович, имеет свое значение. Кстати, вы знаете, что оказались в компании с Владимиром Малюковым, уже однажды осужденном за драку?

— Ну... Про драку он мне не рассказывал — а так, я знаю, что год он сидел, потом — был на химии тоже год... И что?

— А то, что он сегодня побил Прокурора... Не нашего района, правда — но Прокурора он побил... Ты, глиста — сядь смирно и отвечай на вопросы! Ты!

Он так быстро перешел не ультразвук... Что я... Очень сильно опешил...

— Ну... — сказал я. — Прокурор — тоже человек... Он и не прав бывает тоже... Володя к нему не лез — это я честно говорю...

— Не нужна мне ваша честность, Алексей Викторович! — заорал следак. — Не нужна она мне...

Потом он устал от своего крика, упал на стол и будничным голосом сказал:

— Короче, так... За твоим приятелем — уже есть судимость. У тебя есть будущее. Ты даешь показания на приятеля — и выходишь через 10 минут... Без всякого дела — просто ушел, и все...

Сердце забилось... Очень сильно оно забилось...

— Мне подумать надо... — сказал я...

— Думай... — ответил следак. — Только минут 15 — больше я тебе не дам...

-. Только я в камере подумаю, ладно?

— Ладно...

И потом он крикнул, пришел ментов в сержантских погонах — и увел меня в камеру... Но уже не в прежнюю, а в ту, где сидел несколько уже побитый мой приятель — Володя Малюков...

* * *

Я Володе сразу и без утайки все рассказал...

Наверное, в этом тоже заключался замысел следователя: свести нас с Володей, как на очной ставке — но без свидетелей...

— Давай на меня показания... — тут же сказал Володя, даже и, не дослушав меня толком. — Мне все равно сидеть — ты не думай, они уж не отцепятся. Так что будут твои показания, или нет — а посадят без вопросов...

— Ну, может, еще и не посадят? — неуверенно спросил я...

— Эх, ты... — глянул на меня Володя с сожалением... — Ну, мы ж здесь не у Марии-Антуанеты... А у наших, советских ментов. Так что — будь спокоен, мне они по 206 статье дело состряпают, а тебе все это ни к чему: давай на меня честные показания и тебя отпустят...

— Я бы дал... — согласился я. — Тем более, честные... Но у них же другой разговор: дай показания — тебя отпустим, а твоего приятеля — посадим...

— И в чем разница? — искренне удивился Володя.

— Ну, это уже как шантаж, что ли... И вообще — приглашение к предательству...

— Брось ты... — Ну, при чем тут шантаж? Они ж себе просто дело облегчить хотят, волокиты меньше со мной иметь — оттого и нужны им твои показания... Хотя — и без показаний они тоже обойдутся...

— Итак, что ты мне советуешь?

— Дурака не валять, идти и давать на меня показания: ты еще успеешь на новоселье, погуляешь — и за себя, и за меня — но уже в роли «того парня»...

Я нехотя постучал в дверь, потом пришел какой-то мордатый мент, и через несколько минут я уже стоял в кабинете испитого и несвежего следователя...

— Ну, что, Алексей Викторович? — довольно осклабился он. — Решили сделать официальное заявление по поводу избиения признанным уголовником Малюковым товарища Прокурора?

— Да... — ответил я, пряча глаза. — Решил...

* * *

Летчики-испытатели все в один голос говорят, что перед катапультированием — время совсем другое... Там — за сотую долю секунды проходят минуты, если — не десятки минут...

Зато вот — когда катапультировался уже, то время наоборот ускоряется — и минута кажется одной тысячной мгновения...

Наверное, и у меня так произошло — как перед катапультой: я ж пришел с желанием дать показания и быстренько освободиться из-под стражи...

А тут — как заклинило меня...

Как — кляп в рот запихнули...

— Сажайте... — прохрипел я. — Никаких показаний ни на кого давать я не буду...

* * *

Проще всего выставить себя эдаким героем...

Но — если подумать... Начни меня бить в том отделении — и не как Вс.Мейерхольда на цинковом листе ногами до полного кровавого месива — а так, легко, лениво и без озлобления?

Я б долго еще упирался?

Понятия не имею...

И — честно об этом говорю...

Ну, кто знает — какой такой непонятный и алогичный механизм во мне сработал бы, ведущий не к спасению бренной плоти, а — к не менее ее бренной части — души?

* * *

— Да... — недовольно заворчал следак...

И я так понял — что он не злился на меня даже, а просто — думал, что быстренько дело оформит и к жене поедет с веткой мимозы в руке, а тут... Тут — работать надо, писать всякую ерунду с умным видом...

— Эх... — закряхтел он...

И тут я как-то случайно глянул ему на значок...

Ну, на поплавок, что был приколот к милицейскому кителю...

Я не большой, конечно, знаток всех этих выпускных жестянок — но не показался мне поплавок ментовским...

Совсем не показался...

— А... Это... — указал я рукой менту на грудь.- Это не из Педа? Не из МГПИ?

— Точно... — удивился следак. — А ты откуда знаешь? Вроде, ты сам там не учился... В деле ничего эдакого нет...

— Ну... — улыбнулся я. — Эх, время молодое... Вы вот там Пинского знали? Алешу Виноградова?

— Я? — просиял следак, сразу начиная походить даже внешне на человека. — Ну... Стишок еще был: «Резнековский, Минский, Пинский, Молохдин, Гвоздин, Пиздин...» Ха-ха... А Пиздина-то и не было, хотя все остальные — были...

— А Машу? Ты Машу знал? — уже на «ты» спросил я, заливаясь тихим смехом...

— Верно, верно... — заржал в ответ мент. — Ты ж знаешь, что даже ее фамилии никто не знал — а только вот Маша, да Маша...

— Хороша она была...

— Да... Не то слово... И доступна — тоже...

* * *

Минут 15 мы с лейтенантом предавались приятным воспоминаниям... Прерывали друг друга, хохотали, умилялись даже...

Потом он закрыл папку с моим делом...

— Думаешь, я чего в менты пошел? Квартиру обещали... А пока — кроме комнаты в общаге — ничего и нет... И работа паскудная...

Он замолчал... Подумал...

— А кто мне квартиру обещал? — спросил он меня дрожащим от обиды и гнева голосом... — Все эти, недобитки сталинские... Прокуроры, мать их...

Так что там было на самом деле?

Я все честно рассказал...

— Значит, это прокурор полез в кабину — а не наоборот?

Я подтвердил...

— Ну, тогда ерунда все это дело... Мы его теперь и закроем: а то прокурору тоже головная боль не нужна, чтобы разбирались — кто куда лез и был ли он сам до конца трезвым... Короче, приятеля твоего сейчас освободят, ты — уже свободен... Ну — и я тоже: хоть вечер дома проведу, как человек... Рад был вспомнить с тобой хорошие времена...

* * *

Вскоре мы с Володей уже пили водку, что-то орали, попытались даже сыграть котом в футбол — но кот в очередной раз описался и спрятался где-то на антресолях...

Вообще, это новоселье — которое как-то с самого начала мне не понравилось — оказалось самым веселым, радостным и шикарным в моей жизни...

Ну, хотя бы уже потому, что у меня было ощущение узника Замка Ив — которого выпустили на свободу, правда, забыв дать ему несколько сундуков с сокровищами...

А мне — что, разве сокровища нужны были?

Мне хотелось свободы...

И — по возможности — чтобы она покупалась чем угодно, но только не ценой собственного предательства...

* * *

Наверное, подкаблучники надоедают даже очень властным женам...

Вскоре Валя выгнала Роста из дома и вышла замуж за некого властного и хмурого типа, которого все с уважением называли — Квазимодо... Говорили, что он Валю поколачивает, однако у нее было всегда очень счастливое выражение лица — хотя, и лицо ее отсвечивало порой небольшими, но настоящими синяками...

Рост растерялся — а потом женился на одной очень известной композиторше, Губайдуллиной: она не умела готовить, стирать, убирать и рожать детей — то есть, Рост был ей просто необходим, потому что он умел делать все вышеперечисленное, и — без проблем...

Володя...

А Володя уехал из Москвы в начале 90-х...

В Германию...

Главное, каким образом он там попал в лагерь для перемещенных лиц — я того не знаю... Но вариантов мало: либо он проходил там как еврей, либо — как этнический немец... Хотя — возможно — поскольку ни евреем, ни немцем он не был — и проходил он там как некогда посаженный советской властью диссидент... Ну, отсидка ж у него реальная была...

Жил он в том лагере года полтора...

А потом — получил признание своего статуса, вид на постоянное жительство...

История — закончена и красива... А вот про Володю — надо дописать...

И должен был уже съезжать на свободные хлеба — но получил нечто вроде подъемных... А там все контролировала русская мафия — точнее, не мафия даже, а какая-то шпана, как всегда алчная и трусливая...

Но их было много, у них и финки были, и кастеты — вот все им и платили отступного...

А Володя — отказался платить...

Неделю они ему грозили, уговаривали...

А потом — просто убили: зарезали, да и ногами попинали для острастки всех потенциальных непокорных...

...Ах, да... Совсем забыл рассказать про детей Марии-Антуанеты...

Мальчик — наследник престола, что революционные песни пел — несостоявшийся Людовик 17 — он умер в 10 лет...

А вот дочка — та до взрослости доросла...

Не до преклонных лет — но до взрослости...

Жила она достаточно замкнуто — и никогда не имела детей...

Род Марии-Антуанеты — угас вместе со смертью дочки...

Алексей Дмитриев