Чем плохи для церкви самозваные борцы со злом
26-08-2012, 22:13. Разместил: Al13
Протестующие феминистки – люди для церкви внешние, никому не придет в голову судить о церкви по ним. И потому урон, который они могут принести, минимален. Я, честно говоря, вообще не понимаю, какой они могут принести урон.
Даже самому чувствительному верующему ясно, что, как верно заметил Андрей Кураев, от такого осквернения святыня должна становиться христианам еще дороже. Как любимый человек, которого ударили на улице по лицу. Вы ведь его будете еще больше любить, жалеть, проводить с ним больше времени, а не скажете: «Ну, нет, пойду-ка я от тебя прочь, ты по морде схлопотал. Увидимся, когда синяки пройдут».
Другое дело – непрошеные православные дружинники. Они-то собираются выступать от имени церкви и стоять в храмах не на птичьих, а на не знаю каких – млекопитающих, что ли – правах. Встречать по одежке, провожать по правилам Трульского собора. Выпроваживать кого вздумается.
И даже не по правилам собора, а по своему разумению. Да так, что если бы кто – хоть сам созвавший собор император Юстиниан – явился в храм в одежде своего времени – в плаще с пурпурным подбоем, но без штанов – был бы дружинниками изгнан и назван неприлично.
Вряд ли, к тому же, они стали бы патрулировать храмы с приветливыми лицами и добрыми глазами. Я, признаться, не встречал охранников с добрыми глазами. Добрый Цербер бывает только в мышеловке. Полицейских с человеческим выражением встречал, а вот разных недополицейских – охранников да дружинников – этих нет. Эти компенсируют недостаток полномочий насупливанием бровей и складыванием губ в подобие хвостика у хинкали. Вот здесь я объясняю, почему добровольные борцы со злом внушают мне больше опасений, чем профессиональные.
Идея дресс-кода и фейсконтроля в храме – вообще одна из самых антихристианских. И то, и другое выдает неверие в покаяние и чудо. Христиане очень любят тот эпизод жития Марии Египетской, когда она, профессионалка легкого поведения, прибывши в Иерусалим подзаработать, не смогла войти в храм – ее не пустила невидимая сила то ли внутреннего, то ли наружного применения. С чего, собственно, и началась история ее святости. Не знаю, началась бы она, если б Марию не пустили в храм дружинники. Мытарю по этой логике тоже нечего делать в храме. Во всяком случае, его шансы попасть туда сильно уменьшаются. И вот уже нет любимой евангельской притчи. Согласно идее православного патрулирования, храм – это место для своих, а это ведь не так.
Церковь – это не каста чистых, это не брахманы. Она – сообщество проповедующее. И поэтому для церкви принципиально важно доверие внешних. Пусть не симпатия, то хотя бы минимум антипатии с их стороны.
На это часто приходится такой ответ: церковь – не клуб и не кафе, если уж Бог позвал человека, так приведет его в церковь, несмотря на все препятствия. Но как-то странно, чтобы христиане в этом процессе выбирали для себя роль препятствий, она для них какая-то чересчур мефистофелевская. Перекладывание собственной работы на Бога – если уж он взялся, так приведет вопреки всему – кажется мне не вполне честным. Все-таки задача христианина сделать так, чтобы таких препятствий было как можно меньше. Если бы апостолы были сторонниками той суровости к чужим, какую сплошь и рядом встречаешь в русских храмах, церковь бы никогда не вышла за пределы маленькой иерусалимской секты.
И вот, смурные ребята в черных футболках с недобрым взглядом, или ребята в футболках, где ангел, срисованный с Дяди Сэма на американском плакате, спрашивает «А ты хранишь девственность до брака?» (хоть я не борец за нравственность, мне кажется не совсем приличным публичное обсуждение чьей-либо девственности, но борцов почему-то тянет на такие разговоры), или приходские комсомольцы, которые репьем пристают к чужой одежде – в ответе за то, что препятствий становится больше. И, кажется, даже этим довольны. Меньше народу – больше благодати.
Но это все еще полбеды. Настоящая беда в том, что они делают это за чужой счет, на чужих костях и на чужой крови – а именно на костях вполне реальных и совсем недавних мучеников русской церкви ХХ века.
В конце 90-х по поводу одного внутрицерковного конфликта академик Аверинцев умолял ревнивых не по разуму христиан пощадить достоинство церкви и ее образ в общественном мнении. «В кои-то веки у общества сложилось было уважение к вере и верующим. Это уважение было оплачено очень дорогой – ценой страданий и стойкости старших поколений. Будем помнить хотя бы то, что эту цену выплатили не мы, теперешние. Мы не имеем права расточать то, что не нами выстрадано».
В самом деле, это не самозваные православные дружинники, не иеромонахи-гонщики, не депутат Милонов, не о. Всеволод Чаплин шли в лагеря. Это не их расстреливали за алтарем и сбрасывали с колоколен. Это не они говорили власти «нет», зная, что за этим «нет» последует (теперешние как раз говорят власти «да», зная, что от этого будет только лучше). Все это делали другие люди, другие люди погибли и заработали для церкви такое уважение своих и чужих, которого у нее давно не было.
Но о церкви сейчас судят все больше не по ним, а по самозваным дружинникам, по приходским комсомольцам, по гончим архимандритам, по Милонову, по спикерам патриархии. Им хватило 20 лет, чтобы промотать моральный капитал, собранный ценой почти полной гибели церкви. Эта пляска на костях мучеников будет почище Pussy Riot.
Когда Чаплин, Милонов, православные дружинники, православные эксперты, говорят что у Моцарта или Пушкина есть пара неплохих вещей, что нужен национальный дресс-код, что искусство кончилось на «Мишках в лесу» и прочую ерунду – они делают это от имени, вернее, за счет имени погибших. Когда сытые, холеные охранники храма один за другим ноют о своих невыносимых моральных страданиях, они делают это за счет реальных страданий многих тысяч и превращают их в карикатуру. Приходские комсомольцы, гоняющиеся по Москве за неправильным майками, православные дружинники, которые идут не умирать за Христа (они прекрасно знают, что им это не грозит), а бить за него, все эти юристы, которые объявляют сатану в международный розыск, монахи на автомобилях, которые многие успешные бизнесмены считают для себя неприлично дорогими, – и есть настоящие пляски на святынях, гораздо более разрушительные для церкви, чем минутное выступление московских феминисток и спиливание памятного креста в Киеве. Это и есть, как написано в приговоре Сыровой, «танцы в храме и нанесение ударов кулаками по воображаемым противникам».
Потому что, как я сказал вначале, никому не придет в голову судить о достоинстве русской церкви по Pussy Riot, зато очень многим придет и уже пришло в голову судить о ней по всем этим персонажам, которые присваивают и на наших глазах проматывают драгоценное наследство гонимой церкви.
Так же как те, кто объявляют, что само христианство, которое они исповедуют, – не цель, а средство. Вот главный редактор газеты «Культура» говорит, что веру нужно защищать, потому что вера нужна для возрождения России. Это и есть самое неуважительное отношение к вере и христианству, которое сплошь и рядом как раз встречаешь у их защитников. То есть Христос умер и воскрес, чтобы «Россия выбралась из болота» и «улучшила демографическую и криминальную статистику». Это он ради демографии и борьбы с преступностью приходил, к тому же – в одной России. На Францию или Японию ему наплевать. И главное – если вдруг выяснится, что для возрождения России и ее демографии полезнее что-нибудь другое, так и ну его на фиг.
Молчание церкви по поводу самозваных дружинников – признание того, что драгоценное наследство практически уже промотано: нас больше не уважают, так пускай хотя бы боятся. Получается, наших епископов и священников устраивает, чтобы чужие нас не трогали не из уважения, не из симпатии, не из признания заслуг, а просто от страха.
«Богородица не могла бы войти на солею», – говорили обвинители на соборе. В ее время не было солеи, а апостолы не знали правил Трульского собора и могли бы их нарушить. Но ведь «не могла бы войти» – это форма сказать, что ее бы не пустили. И я даже знаю кто: под одобрительные возгласы прихожан ее бы вывели из храма православные дружинники и приходские комсомольцы.
slon.ru
Вернуться назад