Генри Полсона, главу инвестиционного банка Goldman Sachs, долго зазывали в администрацию США министром финансов. Он отнекивался: «У меня и так самая лучшая работа в финансовом мире». Но в конце концов сдался. И, чтобы устранить конфликт интересов, продал свою долю в Goldman Sachs. За $460 млн. Американское законодательство поощряет бизнесменов, которые, становясь чиновниками, избавляются от своих акций. Полсон сэкономил на налогах около $100 млн. И… полтора года кусал локти.
С мая 2006 года, когда Полсон стал министром, акции Goldman Sachs к октябрю 2007 года выросли на 66%. На вершине, достигнутой осенью 2007-го, пакет Полсона стоил $762 млн.
Ну а потом финансист локти кусать перестал. Еще через год пакет стоил уже $191 млн. И, как оказалось, Полсон вовремя выписался из банкиров и вписался в государственный аппарат: не было в разгар кризиса профессии более ненавидимой по всему миру, чем инвестбанковская. И, как бы ни тяжела была роль регулятора в кризис, давно на чиновников не смотрели с такой надеждой и бедные, и богатые, как в 2008 году.
Эта история про одного очень богатого американца отлично передает дух и смысл нулевых, десятилетия разнузданной и красивой финансовой инженерии, превратившего деньги в нелепую фикцию и надувшего пузыри на всех рынках, доступных человеческому воображению. Никогда раньше жадность не была так причудливо многогранна, никогда над копейкой долга не выстраивалась столь высокая пирамида: в основании ипотечный кредит, над ним — ценная бумага, обеспеченная платежами по кредиту (ипотечная облигация), еще выше — производный финансовый инструмент, страхующий владельца облигации от дефолта по долгу (CDS). Все эти надстроечные рынки развились именно в нулевые, хотя сами инструменты были придуманы иной раз и 15 годами ранее. Регуляторы не мешали, а когда захотелось помешать, было поздно — банки, которые во все это играли, уже нуждались в помощи и грозили своим падением обрушить всю систему.
Про Полсона я прочитал в книге Эндрю Росса Соркина «Слишком крупный, чтобы рухнуть» («Too Big to Fail»). Соркин, финансовый корреспондент The New York Times, описывает крах Уолл-Стрит — безусловно, самое важное событие десятилетия — через слова и поступки участников драмы. Многие из них, пишет он, даже не о своих фирмах, а о себе думали: «Я слишком крупный, чтобы остаться ни с чем». Отсюда, наверное, и главный урок десятилетия: никто не слишком крупный, не слишком умный, не слишком крутой. Мир стал чересчур сложным, чтобы кто-либо мог чувствовать себя спокойно. Нулевые надули много самомнений, но — поматросили и бросили. Даже самые-самые — и не только в банковском мире — потеряли ориентиры.
Вот смотрю я, например, на моего давнего кумира Руперта Мердока, воюющего с Google за платность журналистского труда, принявшего форму текстов на сайтах. Или на непобедимого Уоррена Баффетта, вкладывающего миллиарды в железную дорогу, — потому что не видит он других достойных вложений. Или на премьера Путина, вальяжно уверенного в себе, потому что уверенность внушает ему контролируемый им же, но стремительно теряющий зрителей телевизор. Все они уже к концу нулевых выглядят немного нелепо. А за порогом десятилетия и вовсе превратятся в живые экспонаты ушедшей эпохи. Нулевые были все же этаким эпилогом XX века, они довели до абсурда то, что в нем было построено, от финансовой системы («второсортная» ипотека и CDS) до политических принципов (суверенная демократия), от рекламного ролика (про пиво — но без пьющих) до автомобиля (тысяча ненужных опций в стандартной комплектации, без которых теперь «не круто»). А теперь начинается настоящий XXI век. Это совсем другая игра.
Большой Городскачать dle 12.1 |
