Сегодня трудно в это поверить, но факт остается фактом: каков бы ни был накал общественных страстей в разные периоды правления Бориса Ельцина, в действовавшем в 1990-е годы законодательстве в принципе отсутствовало понятие «экстремизм» и не было никаких государственных структур, занятых борьбой с «экстремизмом», профилактикой «экстремизма» и т.д. Понятие «экстремизм» практически не упоминали и специалисты, занятые анализом общественных процессов. В электронном каталоге Научной библиотеки МГУ им. М.В. Ломоносова удалось найти только три книги, посвященных России и изданных до 2001 г., в названиях которых упоминалось бы слово «экстремизм», причем одна из них посвящена «белой» эмиграции межвоенных лет: «Политический экстремизм в России» А.М. Верхов-ского, А. Папа и В.В. Прибыловского (Москва, 1996), «Феномен экстремизма» под ред. А.А. Козлова (Санкт-Петербург, 2000) и «Белый террор? Политический экстремизм российской эмиграции в 1920—1945 гг.» Ю.П. Свириденко (Москва, 2000). Больше не было практически ничего; расплывчатость, беспредметность и крайняя субъективность термина «экстремизм» были вескими причинами, побуждавшими ученых воздерживаться от его массового использования.
Впервые это понятие возникло в российском праве в связи с подписанием 15 июня 2001 г. декларации Шанхайской организации сотрудничества, озаглавленной «О борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом». В Шанхайской декларации в качестве «экстремистских» были охарактеризованы исключительно насильственные действия, направленные против существующего конституционного строя, политического режима или общественной безопасности.
С тех пор прошло десять лет. За это время власти установили полный контроль над всеми федеральными телеканалами; отменили выборы глав регионов, введя процедуру их назначения президентом из Москвы; изгнали из парламентской политики обе представленные в Госдуме в 2001 г. либеральные партии — «Союз правых сил» и «Яблоко» и т.д. Удивительно, однако: чем больше государственная власть подминала под себя политическую оппозицию и гражданское общество, тем больше и чаще говорилось об опасностях, сопряженных с «экстремизмом». Едва ли всё это хоть как-то связано с реальной борьбой с терроризмом; напротив, сама по себе эта борьба является примером манипуляции подобного же рода: до сих пор никто так и не понял, как был связан бесчеловечный теракт в Беслане с процедурой выборов губернаторов и почему в качестве принятых «как ответ» на Беслан мер эти выборы были отменены...
27 июня 2002 г. Государственной думой был принят Федеральный закон №114 «О противодействии экстремистской деятельности» и сопутствующий ему Федеральный закон №112, в которые с тех пор были внесены многочисленные дополнения. 6 июля 2007 г. «в связи с совершением государственного управления в области противодействия экстремизму» Госдумой был принят Федеральный закон №211. Определение «экстремизма» становилось все шире и шире, как и круг потенциальных «экстремистов». Апофеозом стал указ «О Межведомственной комиссии по противодействию экстремизму в Российской Федерации», подписанный Дмитрием Медведевым 29 июля 2011 г. Включенные в Комиссию руководители всех важнейших силовых структур страны «не реже одного раза в квартал» будут собираться вместе лично, чтобы «поставить заслон» «экстремизму».
Перед Комиссией не поставлено никаких определенных во времени задач, что могло бы предусматривать возможность завершения ею своей работы; у этой кампании было начало, но власти пока не планируют ее конец. Никому не пришло в голову задать вопрос, откуда такая уверенность в том, что проблема «экстремизма» не будет так или иначе решена или не рассосется сама собой...
Эта кампания сопровождалась появлением новой отрасли квазинауки, которую можно назвать «экстремиз-моведение». В различных регионах прошли «научные» конференции: «Актуальные вопросы исследования и профилактики экстремизма» (Санкт-Петербург, 2004), «Актуальные проблемы противодействия религиозно-политическому экстремизму (Махачкала, 2007), «Экстремизм как социально-философское явление» (Орел, 2008), «Противодействие молодежному экстремизму» (Омск, 2008), «Актуальные проблемы предупреждения экстремизма в молодежной среде» (Ульяновск, 2009), «Экстремизм как философская проблема» (Новосибирск, 2010), «Правовые основы противодействия экстремистской деятельности» (Тюмень, 2011); были изданы книги: «Молодежный экстремизм» (Москва, 2005), «Преступления экстремистского характера» (Санкт-Петербург, 2006), «Политический экстремизм молодежи в постсоветский период» (Тверь, 2006), «Политический экстремизм: особенности эволюции при переходе от индустриального общества к информационному» (Волгоград, 2007), «Антигосударственный экстремизм: уголовно-правовые и криминологические аспекты» (Москва, 2008), «Экстремизм и его причины» (Москва, 2010), «Квалификация преступлений экстремистской направленности» (Москва, 2011) и многие другие... «Экстремизмоведе-ние» стало одной из центральных тем в общественных и юридических науках России, хотя его научная значимость сравнима лишь с лысенков-ской биологией. Высшая аттестационная комиссия утвердила десятки диссертаций юристов, социологов, психологов, философов, впрягшихся в колесницу государственного «антиэкстремизма». В Академии управления МВД России в Москве в 2010 г. была защищена диссертация «Конституционно-правовые основы деятельности органов внутренних дел России по ограничению основных прав и свобод человека и гражданина в условиях противодействия экстремизму». Здесь уже вещи названы своими именами: борьба с экстремизмом полез -на, ибо создает условия для «ограничения основных прав и свобод человека и гражданина».
 Одной из стран, подписавшей Шанхайскую конвенцию, является Китай — государство, в котором вот уже более шестидесяти лет безраздельно правит Коммунистическая партия. Задумаемся над этим при чтении статьи М.И. Халикова «Социальный экстремизм»,недавно опубликованной в журнале «Вестник Удмуртского университета. Экономика и право»: «История нашего государства уже имеет опыт социального экстремизма. Самый яркий тому пример — Великая Октябрьская социалистическая революция, произошедшая в России в 1917 г., в результате которой к власти пришли рабочие и крестьяне. Широкая волна красного террора прокатилась по России, уничтожению подлежали все представители буржуазного класса и даже зажиточные крестьяне (кулаки). По нашему мнению, данные репрессии ... носили экстремистский характер и пропагандировали исключительность и превосходство класса рабочих и крестьян, освобождение от капиталистов и эксплуататоров».
Во многом похожий тезис отстаивал в своей диссертации «Экстремизм как социально-политическое явление современного мира» на степень кандидата политических наук И.Д. Лопатин (она была защищена в Ярославле в 2007 г.), утверждавший, что «в России мы можем говорить о широком распространении экстремизма со второй половины
XIX века, особенно же — с начала XX века». Естественно, китайские партнеры никогда бы не подписались под Конвенцией, в которой Великая Октябрьская социалистическая революция или не менее жестокая Великая пролетарская культурная революция в Китае были бы охарактеризованы как акты «экстремизма», с которыми договаривающиеся Стороны обязуются бороться. Впрочем, как представляется, и в России тезис об Октябрьской революции и ее последствиях как проявлениях «экстремизма» разделяют отнюдь не все, и, видимо, даже не большинство. Согласно опросу, проведенному Аналитическим центром Юрия Левада 12-16 октября 2007 г., 24% граждан считают, что Октябрьская революция открыла новую эру в истории народов России, еще 31 % — что она дала толчок социальному и экономическому развитию народов России, т.е. 55 % опрошенных оценили ее позитивно и очень позитивно, в то время как только 26 % — негативно и очень негативно (19 % затруднились ответить). Значит ли это, что 55 % граждан России являются сторонниками объявленной нелегальной идеологии «социального экстремизма»?
Непонимание того, что, собственно, является «экстремизмом», приводит порой к занимательным коллизиям. Так, М.И. Халиков в статье «Экстремизм (уголовно-правовой аспект)», опубликованной в 2008 г., пришел к выводу о том, что обязательной характеристикой «экстремизма» является его идеологическая мотивированность: «Экстремизм подпитан определенной идеологией, отрицать которую было бы неверно... В литературе отмечается, что из всех посягательств на правоохраняемые ценности экстремизмом являются лишь идеологически мотивированные действия». Действующее законодательство, однако, не требует, чтобы для признания той или иной деятельности «экстремистской» в суде была доказана ее идеологическая мотивация. Более того: как отмечается в Постановлении Пленума Верховного суда РФ от 28 июня 2011 г., «Шанхайской конвенцией о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом от 15 июня 2001 года предусмотрено, что терроризм, сепаратизм и экстремизм, вне зависимости от их мотивов [sic!], не могут быть оправданы ни при каких обстоятельствах, а лица, виновные в совершении таких деяний, должны быть привлечены к ответственности в соответствии с законом». Само понятие «идеологически мотивированных действий» не фигурирует в действующем законодательстве.
У.А. Эдильсултанов в статье «Основные тенденции развития российского законодательства в сфере борьбы с проявлением религиозного экстремизма», опубликованной в 2009 г. в журнале «Вектор науки Тольяттинского государственного университета», пишет о «возникновении нового вида социально опасной деятельности — криминального экстремизма». Однако российское законодательство в принципе не знает никакого вида «экстремизма», кроме «криминального»!
Е.Н. Плужников в защищенной в 2010 г. в Институте социологии РАН диссертации «Религиозный экстремизм в современной России: проблемы теоретической интерпретации и политической практики» пошел в этой смысловой путанице еще дальше, отметив в тезисах своей работы: «Характерной чертой современного экстремизма и, как следствие, терроризма, с которым столкнулась Россия, является слияние этнического экстремизма и криминального терроризма». Но возможен ли терроризм, не являющийся криминальным, т.е. преступным (слово «криминальный» происходит от лат. criminalis, от crimen — преступление)?! Что тогда является, по мысли автора, следствием, чего и почему?
О том,насколько, по большому счету, никто не может сказать ничего минимально внятного о взаимосоотнесении понятий «терроризм» и «экстремизм», свидетельствует, в частности, методическое пособие, изданное под грифом главного университета страны — МГУ им. М.В. Ломоносова — в 2010 г. и озаглавленное «Профилактика (предупреждение) экстремизма и терроризма». В нем дается вот такое определение (стр. 44): «Экстремизмом принято считать приверженность отдельных людей к крайним взглядам, чаще всего в области политики. Утверждают, что от экстремизма до терроризма один шаг и что террористами, как правило, становятся люди, склонные к экстремистским методам».
Это определение порождает массу вопросов: кем принято всё это считать? Какие взгляды считать крайними, и кто может быть арбитром в этом вопросе? Кто утверждает, что существует указанная взаимосвязь, «что от экстремизма до терроризма один шаг», и на основании чего? Что такое «экстремистские методы»? — Такого понятия вообще нет в действующем законодательстве!
В этом же методическом пособии говорится (стр. 30) о «недопущении распространения экстремистского мышления и поведения», и можно только догадываться, как далеко можно дойти, если во имя борьбы с «экстремизмом» начать контролировать типы мышления и поведения всех граждан страны.
В Постановлении Пленума Верховного суда, принятом 28 июня 2011 г., говорится, что «в соответствии со статьей 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности» террористическая деятельность является разновидностью [sic!] экстремистской деятельности (экстремизма)». Если терроризм является лишь одной из «разновидностей» «экстремизма», то естественно, что «экстремизм» не обречен «перерождаться» в него. Опять-таки, уместно спросить, сколько — хотя бы приблизительно — разновидностей «экстремизма» насчитывают законодатель и Верховный суд, и каков конкретный удельный вес терроризма среди них? Если терроризм является лишь одной из «разновидностей» «экстремизма», соответствует ли действительности пособие для учащихся, озаглавленное «Экстремизм — идеология и основа терроризма», выпущенное в этом году издательством «Просвещение»?
Как и кампания по борьбе с малопонятными «безродными космополитами» в период позднего сталинизма, нынешняя борьба с «экстремизмом» способствует нагнетанию изоляционистской истерии, формируя расплывчатый образ внешнего врага, якобы только и думающего, как бы ослабить и развалить Великую Россию. Вот что говорится (стр. 27), например, в книге «Профилактика (предупреждение) экстремизма и терроризма», изданной под грифом МгУ: «Значительную роль в системе факторов формирования террористических угроз для России играет стремление ряда западных и ближневосточных государств к ослаблению Российской Федерации как великой державы, к реализации ряда других стратегических устремлений и навязыванию своих стандартов развития посредством инспирирования. и поддержки как собственно террористических и иных экстремистских групп и движений в различных регионах страны... Эта деятельность осуществляется в немалой мере посредством прямого и опосредованного использования спецслужб отдельных зарубежных государств, а также иных связанных с ними государственных учреждений и неправительственных организаций, в том числе экстремистского и террористического характера». Аналогично в диссертации Е.Н. Плужникова, защищенной в Институте социологии РАН, утверждается, будто «основными факторами, канализирующими религиозный экстремизм в политическом плане, являются подрывная деятельность иностранных специальных служб и религиозных экстремистских центров на территории Российской Федерации». Но какое отношение это имеет к социологии как науке? Как за это можно было присуждать ученую степень в профильном научном институте РАН?
Под использование мер пресечения при отсутствии виновного противоправного деяния (!) в контексте борьбы с «экстремизмом» была подведена и теоретическая база. Как отмечается на сайте Федерального Всероссийского НИИ МВД РФ, начиная с 2005 г. тема противодействия молодежному экстремизму стала одной из основных в его работе. Выступая 18 июня 2009 г. на круглом столе по теме «Противодействие распространению экстремизма», начальник отдела научной информации Института подполковник Е.В. Дорохин отмечал: «Одним из выводов, полученных в результате проведенных Институтом исследований, является положение о том, что меры административного пресечения представляются одним из эффективных средств борьбы с правонарушениями экстремистской направленности, причем некоторые меры административного пресечения могут применяться и при отсутствии виновного противоправного деяния».
Если у кого-то еще и оставались сомнения на тему того, зачем властям понадобилась кампания по борьбе с «экстремизмом», то к настоящему моменту они могут уже исчезнуть. В рамках и под прикрытием этой кампании власти выстроили целую систему правовых механизмов, позволяющую им лишить кого угодно целого ряда значимых гражданских и политических прав и свобод (подробный разбор этих механизмов сделан в книгах автора). Не наблюдается дефицита юристов, социологов, политологов, религиоведов, философов и других представителей социо-гуманитарных наук, готовых впрячься в кампанию, призванную создать комплексный механизм по защите властьпредержащих от собственного народа, — скорее, напротив: возможность заработать свои копейки, чувствуя сопричастность новой «генеральной линии», оказалась для многих квазиученых весьма привлекательной. Голосов, призывающих одуматься и остановиться, прекратив соучаствовать в этом процессе околонаучного проституирования, к сожалению, не слышно совсем.
Алек Эпштейн, социолог, доктор наук (Ph.D.), автор книги «Полиция мыслей. Власть, эксперты и борьба с экстремизмом в современной России» (Москва: «Гилея», 2011).
trv-science.ruскачать dle 12.1 |
