По результатам обсуждений предыдущего моего поста весьма похоже, что связь между вопросом о свободе воли и основами судебной системы относится к неочевидным вещам. Поэтому я тут положу свой очень вольный перевод статьи "The Brain on Trial" нейрофизиолога David Eagleman для журнала The Atlantic как раз на эту тему. Поскольку это текст для широкой публики, там все очень просто изложено, с примерами реальных судебных случаев. Как всегда, статья слишком длинная, поэтому это скорее пересказ, с сильными с сокращениями.
---------------------------------------------------------------
Мозг на скамье подсудимых
Первого августа 1966 года двадцатипятилетний Чарльз Уитмен поднялся в лифте на смотровую площадку Техасского университета, где открыл стрельбу. До того момента, когда он сам был застрелен полицией, он убил 13 человек и ранил 32. Вечером предыдущего дня в своем последнем письме он написал: «Я перестал понимать себя. Предполагается, что я – обычный разумный и рассудительный человек. Однако в последнее время (не могу вспомнить, когда именно это началось) я оказался жертвой многочисленных необычных и иррациональных мыслей.» Когда полиция начала расследование и прибыла в его дом, оказалось, что в тот же день утром он убил свою мать и свою жену. В его письма говорилось: «После длительных размышлений я решил убить сегодня ночью мою жену ... Я обожаю ее, и она была мне лучшей женой, которую только может надеяться найти мужчина. Я не могу дать рационального объяснения этому решению». Помимо самого массового убийства общество было поражено несоответствием личности Уитмена совершенному. Он был интеллектуально развитым (измерения IQ в детстве показали величину 138), в прошлом морским пехотинцем, изучал инженерную архитектуру в Техасском университете. Оказалось, что в своем письме он просил проделать аутопсию его мозга, поскольку подозревал, что с ним что-то не так. Аутопсия выявила опухоль мозга – глиому – развившуюся под таламусов, которая сдавливала другие структуры мозга, включая миндалину. Более поздние исследования показали, что повреждение миндалины часто приводит к изменениям эмоционального поведения, к гиперреакции, к потере страха, в вспышкам агрессии.
Подобные истории нередки: по мере роста доступности технологий исследования мозга на судебные слушаниях все чаще всплывают случаи повреждения мозга. Показательным примером служит история «Алекса, педофила». В 2000 году сексуальные пристрастия сорокачетырехлетнего Алекса стали резко меняться. Сперва у него развился сильнейший интерес к детской порнографии, которой он стал посвящать практически все свое время. Затем жена заметила его сексуальный интерес к ее дочери (его приемной дочери), что привело к судебному процессу, на котором он был признан виновным в приставании к несовершеннолетней и его обязали пройти реабилитационную программу (как замещение тюремного заключения). Во время реабилитации он начал неудержимо домогаться сотрудников и других клиентов программы, после чего был приговорен к переводу в тюрьму. Однако перед самым переводом у Алекса развились сильнейшие головные боли, с которыми он попал в больницу. В больнице обнаружилось, что у него обширная опухоль мозга в орбитофронтальной коре. Опухоль была удалена, после чего сексуальность Алекса полностью нормализовалась.
Эти примеры показывают, что изменение биологии мозга способно существенно трансформировать то, что мы привыкли считать своей личностью. Изменить те желания, которые мы считаем неотъемлемо своими: «я гетеросексуален», «я не агрессивен», «меня сексуально не привлекают дети» - все это зависит от работы нейронной машинерии. И хотя распространенным убеждением является то, что действия человека являются продуктом его свободного выбора, пристальное изучение показывает неточность этого предположения. Внезапная педофилия Алекса иллюстрирует наличие желаний, замаскированных той нейронной системой, которая обеспечивает социализацию. При повреждениях лобной коры нарушается система подавления неадекватных социальной жизни желаний, и они выходят наружу. Такое растормаживаение наблюдается, например, у 57% больных лобно-височной деменцией, которая поражает лобные доли, но только у 27% пациентов с болезнью Альцгеймера. Пациенты с лобновисочной деменцией часто оказываются в судах, где их смущенные родственники объясняют, что вопиющее поведение (кражи прямо на виду у продавцов, публичные обнажения, агрессивное и сексуализированное поведение) – не подлежит суду, поскольку являются результатом разрушения мозга, от которого нет лечения.
Другим показательным случаем является катастрофическое увлечение азартными играми, которая развилось у ряда паркинсоников на фоне приема антипаркинсонического лекарства прамиксепола. Прамиксепол является заместителем дофамина, которого нехватает у паркинсоников. Однако дофамин участвует не только в регуляции произвольных движений, но и является одним из главных действующих агентов в так называемой системе вознаграждения. Разбалансировка системы вознаграждения приводит к смещению оценок выгоды/проигрыша, и принимающие прамиксепол оказались беззащитны перед влечением к азартным играм (а также еде и алкоголю). Все это говорит нам о том, насколько трудно отделить поведение человека от его биологии. Если вы предпочитаете думать, что люди принимают свободные решения относительно того как себя вести (например, «я не играю в азартные игры потому что у меня сильная воля»), попробуйте персмотреть этот взгляд в свете примеров Алекса, воришек с лобновисочной деменцией и азартных паркинсоников. Возможно, как минимум не все люди одинаково свободны в принятии решений.
Меняет ли ваше отношение к бессмысленным убийствам Чарльза Уитмена тот факт, что у него была опухоль мозга? Меняет ли опухоль степень его вины? Не могли бы вы столь же легко потерять контроль над своим поведением, если бы опухоль по несчастливой случайности развилась в вашем мозгу? А с другой стороны, не слишком ли опасен вывод, что люди с опухолью мозга свободны от ответственности за свои поступки и их преступления не подлежать наказанию?
По мере увеличения нашего понимания происходящих в мозгу процессов юристы все чаще вынуждены задаваться подобными вопросами. Для судебной системы важно, можно ли винить человека в том, что он сделал.
Я полагаю, что это неправильный вопрос. Наши решения зависимы от наших нейронных цепей, и не существует внятного способа их разделить. И чем больше мы узнаем, тем сложнее становится вопрос вины, изначально казавшийся таким простым, и тем сильнее расшатываются основы судебной системы.
Многим из нас хотелось бы верить, что все взрослые люди обладают равными способностями к обдуманному выбору. Хотя это и благая идея, легко показать, что она ошибочна. Мозги разных людей отличаются исключительно сильно. Тот, кем вы станете, начинает определяться в момент зачатия. Если вам кажется, что полученный вами набор генов не влияет на ваше поведение, то вот вам факты: если вы являетесь носителем определенного набора генов, ваши шансы совершить ограбление возрастают в 3 раза, в 5 раз - нападение с применением силы, в 8 раз вероятнее, что вы будете арестованы за убийство, в 13 - за преступление на сексуальной почве. Подавляющее большинство заключенных являются носителями этого гена. Вы, вероятно, уже слышали об этом наборе генов. Он располагается в Y-хромосоме. Если он у вас есть, то вы - мужчина.
Гены - только часть этой истории. Также на нас воздействует окружение, в котором мы развиваемся и растем. Стресс, испытанный матерью во время беременности, использование ею наркотиков, низкий вес ребенка на момент рождения, а после рождения - плохая забота о ребенке, насилие, травмы головы - все это влияет на то, каким вырастет ребенок. Кроме того, умственное развитие зависит от целого ряда физико-химических условий среды. Так, прекращение использования красителей на свинцовой основе связано с тем, что проглатывание таких красителей детьми приводит к задержкам умственного развития и агрессивному поведению. Каждый из нас сконструирован на основе индивидуального набора генов и рожден в мир обстоятельств, которые мы не можем контролировать как раз в те годы, когда они влияют на нас наиболее сильно. Это означает, что граждане - равные перед законом - имеют очень разные возможности, обладают несходными личностными характеристиками и способностями к принятию решений.
В виду того, что мы не выбираем те факторы, которые формируют наш мозг и мышление, концепция свободы воли и личной ответственности прорастает вопросительными знаками. Осмысленно ли говорить, что Алекс сделал плохой жизненный выбор, при том что опухоль мозга он себе не заказывал? Законно ли считать, что люди с лобно-височной деменцией или паркинсонизмом должны преследоваться за свое дурное поведение?
Судебная система основывается на предположении, что все мы способны к рациональному выбору, которое вырастает из идеи свободы воли. Суть идеи в том, что мы осознанно обдумываем ситуацию перед принятием решения. Рассмотрим решение двинуться или заговорить. По ощущениям, это мы решаем, корда высунуть язык, почесать щеку или назвать кого-то по имени. Однако, свободный выбор не обязательно играет роль в осуществлении этих действий. Так, люди с синдромом Туретта страдают от непроизвольных движений и вокализаций. Типичный туреттик может высунуть язык, почесаться и обозвать кого-то без малейшего желания это сделать, помимо своей воли. Немедленных следствий из этого два: во-первых, действия могут осуществляться без участия воли, во-вторых, у пациентов с синдромом Туретта отсутствует свобода отказа от действия. Сходным образом, у некоторые пациентов с разделенными полушариями мозга развивается синдром чужой руки: когда одной рукой человек расстегивает рубашку, другая вдруг начинает ее расстегивать. И как бы сильно человек ни старался, заставить руку перестать расстегивать он не может. Движения ему не подконтрольны. Высокоуровневое поведение может не включать свободного выбора.
Суть возникающей проблемы в том, все ли наши действия в основном совершаются на автопилоте, или существуют некие особые их части, в которых мы действительно вольны выбирать, независимые от биологии? Этот вопрос был и остается камнем преткновения как для философов, так и для ученых. В конце концов, в мозге нет ни единого участка, который не был бы соединен большим количеством связей с другими, и не испытывал бы множественного воздействия других областей, соответственно, нет полностью независимых частей мозга, которые можно было бы назначить свободными. Если свобода выбора и существует, похоже, что ей остается не так уж много места. Она может оказаться небольшим довеском к огромной системе нервных связей, сформированных набором генов и внешней средой. Настолько маленьким, что в конечном итоге мы станем обсуждать плохо действующую систему принятия решений так же, как сейчас мы подходим к проблеме диабета или заболеваниям легких.
Исторически, врачи и юристы сходились в различении неврологических (болезни мозга) и психических (болезни духа) заболеваний. Еще сотню лет назад основным подходом к лечению психических заболеваний был дисциплинарный: пациентов "укрепляли" через истязания и лишения. Неудивительно, что такой подход не приносил успеха. Сейчас мы знаем, что психиатрические заболевания, хотя и проявляются как менее очевидные взгляду патологии, несомненно зависят от биологии мозга. Каковы причины перехода от порицания к биологии? Вероятно, главная из них - успех фармакологического подхода к лечению психических расстройств. Маниакальное поведение устраняется не порицаниями, а солями лития.
Действия не могут быть поняты отдельно от биологии действующего, и принятие этого факта имеет правовые последствия. Как сказал президент верховного суда Британии Том Бингхэм:
"В прошлом подход закона ... основывался на наборе довольно грубых предположений: взрослые умственно полноценные люди свободны в выборе, предполагается, что они действуют рационально и сообразно своим целям, считаются способными предвидеть результат своих действий в той степени, в которой это обычно доступно разумному человеку, и осознают то, что говорят.
каковы бы ни были достоинства и недостатки подобных рабочих предположений в обычных судебных ситуациях, очевидно, что они не обеспечивают одинаково точного объяснения поведения людей."
Чем больше мы узнаем о работе мозга, тем сильнее отходим от обвинений в потворстве своим желаниям, недостатке мотивации и плохой дисциплине - в сторону биологии. Этот сдвиг от обвинений к науке отражает понимание того, что восприятие и поведение управляются глубоко встроенными мозговыми программами.
В результате возникает "спектр виновности": всем понятно, что человек, у которого обнаружены явные нарушения работы мозга не может быть признан ответственным за свои действия, но в отношении тех, у кого мы никаких нарушений распознать не можем применяется обычная практика обвинения. Однако, технологии продолжают улучшаться, и постепенно все больше деталей работы мозга становится доступно для измерения. Обнаруживаются новые, менее очевидные нарушения работы мозга. И "линия виновности" все время сдвигается. По мере развития нейронаук все больше случаев преступлений будет осознаваться как имеющие биологические причины, и все больше адвокатов будут использовать это линию защиты. Это ставит нас в странное положение: судебная система не может определять виновность по границе наших технологических успехов. Если сегодня человек признается виновным, а через 10 лет уже нет, то само понятие виновности не имеет смысла.
В то время как текущий подход к наказанию строится на основах личной ответственности и вины, наши знания уже предлагают другой подход. Вопрос вины должен быть исключен из рассмотрения. Вместо обсуждения вины мы должны сфокусироваться на том, что делать дальше. Необходимо переключиться на вопросы: Каково наиболее вероятное поведение подсудимого в будущем? Какова вероятность того, что он продолжит совершать преступления? Можно ли помочь этому человеку, сдвинув его поведение в более просоциальную сторону? Как его побуждения могут быть изменены так, чтобы предотвратить преступления?
---------------------------------------------------------------------
Далее идут предложения относительно того, как именно следует переделать систему, их можно коротко резюмировать:
1. Применение поведенческих оценок, основанных на статистическом подходе. В качестве примера он приводит историю с пересмотром (сокращением) сроков тюремного заключения для тех, кто совершил сексуальное насилие. Ранее применялся подход оценки каждого преступника специальной комиссией, в которую входили психиатры и работники пенитенциарной системы. Предполагалось, что их опыт поможет определить, насколько вероятно в будущем совершение данным осужденным аналогичных преступлений. Однако, по мере накопления данных оказалось, что предсказание такой комиссии не отличается от случайного. Можно было бы монетку подбрасывать. Тогда было сделано исследование психологических характеристик 23000 преступников и изучено их дальнейшее поведение, на основе чего были составлены таблицы, по которым можно лучше предсказать вероятность будущих преступлений. Хотя этот подход тоже пока далек от совершенства, но его можно пытаться развивать.
2. Существенно большее вовлечение неврологов/психиатров/психологов в работу судебной системы и для оценки состояния подсудимого, и для возможной реабилитации. Говорится, что около 20% осужденных (в штатах) очевидным образом больны психически, и тюрьма им не поможет.
3. Широкое применение реабилитационных техник, обучающих контролировать импульсы, т.к. у большинства заключенных проблема не столько в понимании смысла своих действий, сколько в возможности их контролировать. Пример такой техники - тренировка контролирующих путей префронтальной коры с применением системы обратных связей на основе ФМРИ.
Я бы к этому добавила предоставление возможности получить элементарную профессию, хотя бы для молодых преступников, не-рецидивистов и совершивших не самые тяжкие преступления. Потому что после тюрьмы им надо как-то дальше жить. А хранение человека в течение нескольких лет в замкнутом помещении не добавляет ему альтернативных жизненных перспектив.
catta.livejournal.comскачать dle 12.1 |
