Не знаю, может что-то и изменилось к лучшему. Но опасение вечером выходить на улицу видимо уже останется навсегда. Точнее говоря, у нас я должен был быть всё время настороже, оценивая приближающиеся компании, или постоянно следить за карманами и сумкой в толпе.
А вот в Германии даже недавно смешной случай произошел. Попал в плотнейшую толпу на карнавале, по выходу как обычно проверяю сумку, смотрю как-то крышка странно поднята, вспоминаю что забыл закрыть на защёлку и что там ещё объектив и прочая важная дребедень. С замиранием сердца открываю крышку сумки и вижу там .... открытую бутылку пива плюс к тому что было в сумке. Вы можете себе такое представить в России? Я нет
У меня был щенок Эрдель. Брала с рук у всех корм. Прочитал умную книгу о воспитании собак. Там было сказано, что нужно нескольким людям подманить собаку кормом, а вместо корма дать несильно по морде, щенок поймет и брать у чужих не будет. Я подговорил нескольких людей со двора так и сделать. До конца жизни моя собака не брала с рук корм... но только у этих людей.
Рассказала подруга. Она живет в Геленджике (у Черного моря) и работает спасателем на одном из пляжей. Свою эмблему они носят на купальных костюмах, а поверх одевают спасательный жилет. Однажды, когда подруга увидела двух расшалившихся подростков, она решила втолковать им, что можно, что нельзя, а что опасно для жизни.
На естественный вопрос, чего это она выпендривается, подруга отрезала:
- Вот что! и задрала жилет, дабы продемонстрировать эмблемму спасателя. Увидев их вытаращенные глаза и почувствовав холодок на коже, подруга вспомнила, что недавно сняла верх от купальника и повесила его сушиться...
Репетиция оркестра обычно начиналась в два. Гобой Слава приходил в полтретьего – все равно струнные ночами работали в кабаке, спать ложились в пять утра и по этой причине всегда опаздывали. Трубач Вовчик приходил без четверти три – все равно гобой Слава постоянно опаздывает на полчаса. Тромбон Миша и валторна Палыч появлялись к трем – какой смысл приходить раньше, если труба все равно будет только без пятнадцати. Общими усилиями обычно стартовали в начале четвертого. Дирижер Антон Федорович (в девичестве – Арон Францевич) ежедневно бился кудрями о пюпитр и брызгал слюной, но переломить ситуацию не мог. Лавина опозданий смывала точку старта на час с небольшим.
За это Антон Францевич мстил коллективу, как мог – и к семи часам, когда по расписанию полагалось закончить сходку, начиналась ежедневная песня:
- Отвратительно играем. Отвратительно. Еще раз все с четвертой цифры до фонаря. И не нужно, не нужно стонать. Пока не сыграем все, как надо, никто домой не идет.
Когда потный оркестр, пять раз сыгравший все с шестой цифры до коды, начинал тихо роптать, Арон Федорович заявлял:
- Играем, играем! До премьеры восемь дней, а у нас скрипки не отличают «фа» от «фа-диеза». Вы что, хотите премии лишиться? Каждого, кто сейчас не сыграет, лишу премии!
И скрипки садились искать, где же у них «фа-диез». Потому что время было такое – молодежь строила БАМ, по стране разъезжал певец протеста Дин Рид, магазины работали до семи, а премия была жизненно необходима всем. Особенно тем, кто в этом месяце уже брал аванс и десятку у друзей до получки. То есть каждому.
Обычно без пятнадцати семь из оркестра с разной степенью незаметности исчезал гобой Слава. Ему вручалась мятая пятирублевка, и гобой, как самый молодой, бежал в магазин «Продукты». Там гобой покупал прозрачную бутылку (иногда две), прятал ее в рукав и бежал обратно. «Продукты» работали до семи, а поскольку Арон Францевич не был обременен семьей, репетиция вполне могла затянуться и до девяти. И тогда никому никаких «Продуктов».
Поначалу Славе легко удавалось осуществить забег. Тем более, что в его отсутствие духовые старались изо всех сил, и внимания дирижера не привлекали. Но со временем Францыч стал замечать отсутствие гобоя, и начались репрессии. Дошло до того, что репетиционный зал стали запирать на время репетиции – ни войти, ни выйти. Мужики в курилке гневно осуждали дирижерский беспредел.
И вот во время одной из репетиций, когда до закрытия «Продуктов» оставалось пятнадцать минут, посреди увертюры в зале вдруг прозвучала удивительно нежная фраза из трех нот, которая тем не менее никак не укладывалась в рамки до-диез мажора, в котором эта самая увертюра была написана. Более всего фраза напоминала строчку из песни «За кордон», которая торчала теперь из музыкального полотна, как ржавый гвоздь из праздничного торта. Антон Федорович постучал палочкой по пюпитру:
- Стоп, стоп, стоп. Флейта, что вы играете? Еще раз.
Повтор привел к тому же результату – мажорная увертюра вновь была обезображена тремя печальными нотами. Флейтист вдул их в самое неподходящее место, и фразу тут же подхватил валторна Палыч – как самый старший и сообразительный. С третьего захода фраза в увертюре звучала уверено и сильно, подтвержденная струнной группой и даже литаврами: «Та-да-дааа!..»
Арон Францевич понял, что это бойкот. Арон Францевич грозил увольнением, лишением тринадцатой зарплаты и выговорами. Антон Францевич умолял оркестр подчиниться.
Не помогло. Музыканты вошли в раж и репзал оглушило мощное тутти, сыгранное всем оркестром в унисон: «ДО СИ МИ!!!».
Говорят, что репетиции с тех пор длились исключительно «до семи».скачать dle 12.1 |
