Развратясь, они потребовали супу.
«Всеобщая история, обработанная Сатириконом»

«Дело было в СССР». Сейчас легкая ностальгия по этой стране стала официально разрешенной и культурно приемлемой. В основном — как прививка от тяжелой формы того же чувства. Поэтому вспоминают не то, чего на самом деле жаль (это больно), но и не то, что всерьез проедало печенку (это гадко). Самая популярная тема ностальгирования — всякие смешные ситуации, связанные с мелкими победами над советским бытом. Как жрали казенный спирт на рабочем месте под носом у начальства. Как доставали итальянские сапоги нужного размера. Как ксерили Солженицына и добывали макулатурные талоны на Булгакова. Как исхитрялись урвать крошечку у судьбы и начальства.

Отчасти это похоже на воспоминания людей воевавших. Которые терпеть не могут рассказывать «про войну», про штурмы укрепрайонов или вырезанные села. Но зато байку про то, как они всем взводом ловили в вырезанном селе последнюю уцелевшую курицу, ветеран расскажет охотно, со смешными подробностями.

Неудивительно, что одна из популярнейших тем такого рода ностальжи — это как советским людям удавалось вкусно (или хотя бы без отвращения) поесть. Надо сказать, что советская власть этого почему-то не любила и всячески этому препятствовала. Причем многообразно. Помимо вечного дефицита еды и ее скверного качества в распоряжении власти имелись более тонкие средства воздействия на едока, от кухмистерских до административных. Например, советские рестораны были оснащены надменными и хамливыми официантами и администраторами, настроенными на всяческое утеснение смельчаков, дерзнувших повкуснятничать. Скажем, в совершенно пустом зале какого-нибудь шикарного заведения со скатертями и салфетками в кольцах нельзя было сесть за понравившийся столик — администратор вел бедолагу в какой-нибудь мышиный угол и усаживал там, «потому что порядок». Подача блюд регламентировалась какой-то специальной инструкцией. Что-то можно было брать только с чем-то. Просьбы типа «без гарнира» или «средней прожарки, пожалуйста» не воспринимались в принципе. А главное — атмосфера холодной вражды, несколько разряжавшаяся только в случае какого-нибудь официального застолья, особенно начальского: это дозволялось.

Впрочем, мы залетели слишком высоко. Линия фронта проходила не столько через ресторации и кабаки, сколько через народные места жора: столовки, буфеты, забегаловки и прочие тошниловки.

Тут боевые действия велись горячо и азартно. Специально обученные повара поливали мясо и картошку специальным коричневым соусом омерзительного вкуса (секрет этого вещества, надеюсь, сойдет в могилу вместе с ними). Едоки счищали соус, выковыривали из картошки с просинью съедобные кусочки, добывали среди жил и хрящей случайно оставшееся мясо. Администрация — видимо, чтобы тому воспрепятствовать — держала в заводе специальные мягкие алюминевые вилки с гнущимися зубьями и черенками. Чтобы гадкий харч не могли разбирать руками, портились краны с водой, в особенности горячей, истреблялось мыло (заметим, отнюдь не ходившее в дефиците вплоть до перестроечных нестроений). Салфеток и прочего баловства не полагалось, а полотенца отличались от половых тряпок только в худшую сторону, так что замаранные руки были проблемой. Наконец, шла непрестанная борьба с пьянством и алкоголизмом: советские люди приучились помогать аппетиту водярой, которая одновременно отшибает вкус и возбуждает аппетит, тем самым делая еду приемлемой, а этого было нельзя. Поэтому водку и пиво в таких местах категорически не подавали, а попытки занести свое категорически преследовались. Взрослые дяди, таясь, разливали под столами в стаканчики из-под какого-нибудь мерзкого «узвара из сухофруктов» (который надо было выпить, чтобы получить стакан) водку, а бдительная уборщица заглядывала под столы и чуть что поднимала хозяйский ор, больше всего напоминавший ор советской училки, обнаружившей под партой шпаргалку. Пойманные за недозволенным дядьки втягивали голову в плечи, тушевались — или вяло огрызались. Вяло, потому что жрать все-таки где-то надо, а тошниловок было мало, приемлемого качества — так вообще единицы.

Все это присказка, разумеется. А теперь сказка.

Итак, дело было в СССР, в каком-то восемьдесят с хреном году. В ту пору я, юный и энергичный, учился в Московском инженерно-физическом. Находится это учебное заведение на Каширском шоссе, по левую сторону, ежели из центра. По правую же сторону располагалась — не знаю, как сейчас, давно там не был — чебуречная советского типа.

Чебуреки в те времена были лакомством. Несмотря на то что делались они из мясных отбросов и жарились чуть ли не на машинном масле, не меняющемся в жаровне годами, сам способ их приготовления странным образом делал эту дрянь куда более съедобственной, чем те же пельмени, которые жрать можно было только с большой голодухи. Зато чебуреки были вкусняшкой ням-ням, и все старания испортить нам радость от их поедания натыкались на крепость наших желудков и волю к наслаждению.

История, о которой я хочу рассказать, случилась со мной то ли на втором курсе, то ли на третьем, сейчас уже не упомню. У нас случилась какая-то мелкая студенческая радость типа сданного зачета по физкультуре. Набухаться по этому поводу мы не могли, поскольку в тот же день нам предстояло что-то более серьезное. Поэтому мы пошли в чебуречную.

Отстояв в длинной очереди перед почерневшим прилавком, мы получили жестяные тарелочки, на которых горкой лежало по пять чебуреков. От них несло горелым маслом, но они были горячие, внутри каждого бултыхалась ложка крепкого сока, вываривающегося из мясной части при жарке, и вообще все было замечательно. Найдя относительно чистый стол (то есть покрытый не жиром, а просто грязными разводами от недавно посетившей его уборщицкой тряпки), мы встали и начали жрать, стараясь угадать, с какой стороны у чебурека дырка. Ибо в каждом чебуреке она имелась, и если не угадать, где, то горячий сок из недр лакомства проливался на пальцы, вымыть которые было проблематично. Так что это очень развивало интуицию.

Пиршество омрачала только одна деталь: отсутствие соли. Чебуреки были пресноватыми, а я, на свою беду, вообще любил все подсаливать. Солонки же, точнее грязные пластмассовые ванночки с закаменевшей внутри солью, в которую лазило пальцами невесть сколько народу, были в дефиците. Мы встали как раз за тот столик, на котором солонки не было. Я попытался было найти таковую на соседних столах, но жующие над ними товарищи студенты бдительно охраняли свои сокровища. Мне повезло: я увидел на угловом столике лежащую на боку посудинку с остатками соли и первым ее ухватил.

Итак, я был почти счастлив. Я сдал зачет, меня ждало насыщение и даже некоторый скромный комфорт.

И тут в этом маленьком раю возник свой змей-искуситель.

– Пивка бы сюда, — мечтательно сказал мой соученик и одногруппник Саша.

Мы, разумеется, посмотрели на него как на заоблачного мечтателя.

– А вот чего? — неожиданно продолжил мысль Саша. — А чего бы им пиво не продавать? К чебурекам пива хорошо бы. На втором же продают.

Это была правда. На втором этаже той же чебуречной пиво («жигулевское», зеленоэтикеточное) продавалось, хотя не всегда и обязательно с несъедобной «закуской» из селедки и моченого гороха, к тому же приносить его на первый этаж строго запрещалась. Разумеется, попытки пронести пиво к чебурекам предпринимались постоянно, но неизменно «встречались бдительностью». Делалось это, очевидно, для порядка — то есть чтобы ограничить наше наслаждение едой, не сделать его слишком интенсивным, то есть нетерпимым. Но это была метафизическая причина, а рационализировать ее нашим неокрепшим умам было затруднительно.

– А правда, почему? — задался тем же крамольным вопросам другой мой соученик, Валера, отрывая жадный рот от недоеденного чебурека. — Продавали бы пиво.

– Ага, чешское, — сыронизировал я. — Пяти сортов.

– Трех нормально, — рассудил Валера. — Светлое, темное и чешское.

– И солонки чтобы везде стояли, — напряг я фантазию.

– Перечницы, — взлетел фантазией в небеса Саша.

– На фуй перечницы, — осадил его полет Валера, отжевывая чебуреку мясное место. — Соль на каждом столе. Столы чтоб протирали, а не этот срач…

И тут нас захватила развращенная фантазия. Мы наперебой стали обсуждать, как выглядела бы Идеальная Чебуречная, лишенная всех и всяческих недостатков, небесный архетип Чебуречной. Которая, разумеется, невозможна в действительности, как сферический конь в вакууме, но параметры каковой можно вычислить.

Сошлись мы в результате вот на чем. Идеальная Чебуречная должна быть чистой, то есть с протертыми полами и протертыми столами, а также с вымытыми окнами (мечтать так мечтать). На стенах должны висеть плакаты западных рок-групп — например, Аки-Даки (они же Иси-Диси) или там Бони-Эм. Очередь за чебуреками должна быть недлинной благодаря повышению скорости их обжарки, для чего можно установить две жаровни, а не одну, чтобы не ждать, пока следующая порция будет готова (это была вечная проблема). Также вместе с чебуреками должно было продаваться пиво — холодное, из холодильника! — и даже водка, любовно примороженая в специальном морозильнике. Саша додумался еще и до того, чтобы несколько бутылок пива и водки держать теплыми для возможных нелюбителей холодного (мы восприняли это уже как запредельный изыск, «мороженое из сирени», но приняли в концепцию), для абстинентов и дураков — какой-нибудь компотик, что ли, или там «Саяны», «Тархун», а еще лучше — настоящую кока-колу. Далее, к каждой порции чебуреков должна выдаваться бесплатная бумажная салфетка, чтобы вытереть руки, а для особо гигиеничных граждан надо продавать салфетки в том количестве, которое они захотят. Еще — чтобы работал кран с горячей водой и холодной (в чебуречной был незакрывающийся кран, из которого тоненькой струйкой капала ледяная вода), и чтобы при нем всегда было мыло, и не хозяйственное бурое (склизкий обмылок какашечного цвета, вечно падающий на пол), а туалетное белое и не грязное. Над краном чтобы висело полотенце для рук, и чтобы испачканное вовремя заменялось свежим. И наконец, чтобы уборщица была не страшной каргой, а интеллигентного вида пожилой женщиной, которая бы только ходила и протирала пол и столы, а совать свой нос в то, что едят и пьют граждане, даже и не думала. И чтобы вокруг была интеллигентная, несуетная публика, себя уважающая и других тоже.

Мы доедали чебуреки, с грустью созерцая очами души построенное нами величественное здание Идеала. Было слишком понятно, что такого не будет никогда. Ни при каких обстоятельствах. Потому что роскошный ресторан в Советском Союзе еще возможен (со всеми «но»), а вот описанная выше чебуречная — это совершенно недостижимая мечта.

– Знаешь, — сказал вдруг Саша, наклоняясь над последним недоеденным кусочком, — если бы у нас была действительно народная власть, так бы все и было.

Мы не были большими вольнодумцами. Но Сашины слова прозвучали на редкость убедительно и веско. Так что осталось только покивать головой: да, настоящая народная власть как-нибудь, да упромыслила бы такую радость трудящемуся люду.

То, что я скажу дальше, вполне может быть примышлено впоследствии — благо причины для появления ложной памяти были, тем паче что речь идет о сугубо субъективном чувстве. Ибо в тот момент я почуял каким-то шестым местом, что наша коллективная медитация поимела некие метафизические последствия. Будто в каком-то ином пространстве со скрежетом провернулась шестеренка. Какая-то сила нас услышала. И — приняла к сведению.

Прошли геологические эпохи. Я тридцать три раза забыл не то что этот треп в чебуречной, а и предмет, по которому получил зачет, и все содержание курса, и еще черт знает чего. Потому что колготная наша жистенка пошла таким, мля, аллюром, что мать ее перемать фуижды фуять на четыре кости с прикоколдышем. Тут уж быть бы живу.

Итак. В девяноста каком-то году, когда уже все относительно устаканилось, но еще не осело, в какой-то летний день занесло меня в район метро «Сухаревская» на встречу с одним товарищем. Встретившись и обсудив насущные вопросы, я предложил куда-нибудь завалиться на предмет пожрать. Товарищ на это сказал, что тут в принципе есть всякие кабаки, но кормят там дорого и неинтересно. А зато прямо у метро, вот пройти совсем чуть-чуть, имеется, как он выразился, «культовая чебуречная».

– Ты прикинь, — убеждал он меня, — они с советских времен сохранились. Там все как при совке. Правда, — признал он с сожалением истинного ценителя аутентичности, — они там недавно ремонт сделали… но все равно очень здорово. Пошли.

И мы пошли. Заведение оказалось и в самом деле в двух шагах от метро и сакраментально называлось «Дружба» (очень советское слово — и всегда без уточнения, кто с кем дружит). Дверь была предупредительно распахнута, виднелся маленький тамбур, а за ним еще одна дверь. Я распахнул ее — и застыл на пороге.

Набоков назвал последний вариант своих мемуаров «Speak, Memory». В данном случае моя память не то что заговорила, а прямо-таки заорала благим матом.

Ибо передо мной была Идеальная Советская Чебуречная.

Сначала я это просто почувствовал — каким-то шестым местом. Потом обрушившийся на меня гештальт потерял целостность и стал доступен для анализа. Я увидел чистые столы — чистые не по-нынешнему, а так, как они должны были бы быть чисты по-советски: без жира и мусора, но вытертые тряпкой, а не каким-нибудь там платочком или губочкой. Тут же обнаружилась и носительница тряпки — интеллигентного вида пожилая женщина, без особого угрюмства и отвращения на лице собирающая мусор. На столах стояли большие бутылки пива и маленькие водочные, с капельками влаги на боках.

Озираясь по сторонам, я увидел в углу кран с водой. Над ним склонясь мыл руки какой-то интеллигентного вида господин в длиннополом пальто. В руках мелькал белый обмылок.

Я пошел брать чебуреки. Очередь была недлинной и шла быстро. Когда я подошел к прилавку, как раз меняли мису с чебуреками — опустевшую на полную. Все делалось ловко и быстро. Взяв три чебурека (я опасался брать больше: чтобы хавать горы подобной снеди, нужны молодость и здоровье, а у меня уже не было ни того ни другого), я получил бесплатную салфетку. Более того, там же продавались импортные влажные рукотерки, а также пиво пяти сортов, водка и коньячок.

В общем, это было То Самое. Не хватало только плакатов с изображениями рок-групп — вместо них висела какая-то реклама.

Я оставил тарелочку с дымящимися вкусняшками и еще раз прошелся по чебуречной, на этот раз отыскивая лишние детали — то, чего в идеальной советской чебуречной быть не должно. Но лишнего не было. Столики как были стоячими, так и остались — более того, и сами столики были либо рождены в СССР, либо сделаны по советским лекалам. Деревянная загородочка, отделяющая прилавок от жрального пространства, была аутентична до дрожи. Тетка, раздающая чебуреки, не шипела на посетителей, но возраст и уверенный взгляд выдавали профессионалку советского общепита, каким-то чудесным образом укротившую свою хищную природу. Никакой фоновой музыки (не предусмотренной советским стандартом принятия пищи) нет и в помине. И так далее, по всем деталям.

Я вонзил зубы в чебурек. Вкус был тот самый. У меня возникло ощущение, что масло, на котором жарили это изделие, не меняли с 1985 года. Из открывшейся снизу дырочки потек мясной сок и обжег пальцы…

Поймите меня правильно, господа. Конечно, я и тогда не подумал, и сейчас не думаю, что наши юношеские мечтания на что-то там такое повлияли. Но, с другой стороны, о чем-то подобном ведь задумывались не мы одни. Советские люди хотели в общем-то довольно похожих вещей. Что удивительного в том, что некоторые из них эти вещи в конце концов получили? Какой ценой – это другой вопрос. Самое неприятное в любых договоренностях с судьбой – этот продавец никогда не объявляет цену заранее. И как правило, она всегда оказывается больше, чем мы готовы заплатить.

Я до сих пор хожу в чебуречную на «Сухаревской». Во-первых, поесть, во-вторых, окунуться в атмосферу идеального. И я не один такой. Там собирается очень специфический контингент, специфический именно из-за своей пестроты. За столами стоят очень разные люди, начиная от работяг и кончая работодателями их работодателей. Поэтому никого не удивит, если вы явитесь туда в грязных трениках или в кашемировом пальто, будете запивать чебуреки «Хеннеси», бельгийским пивом, травяным настоем, чаем из термоса или чистым спиртом, беседовать на русском матерном или на английском телефонно-переговорном. В чебуречной царит классовый мир. Да и что еще может царить внутри совершенного объекта, Платоновского эйдоса?

Впрочем, есть одно обстоятельство: туда нечасто заходит молодежь. Для нового поколения чебуречная — просто забегаловка, дешевая, но некомфортная. Молодые предпочитают кафе по соседству, под средненький москвячий стандарт деланное. Сидячие места, бузлыкает фоновая музычка, дают десерт и в меню значится какая-нибудь «текила санрайз».

Я доедаю чебурек и лениво размышляю, как в этом самом соседнем кафе собирается компания мальчишек, только что сдавших какой-нибудь зачет. Они заказали себе по порции какой-нибудь безвкусной нямки и, привычно перекрикивая бряцание музыкла, пялятся в плазменный телевизор, в котором подиум с телками. И кто-то, склонившись над своей нямкой, возмущается — ну я уж не знаю чем. И мальчишки начинают обсуждать, как на самом деле должно быть устроено это кафе. Что они пожелают? На какую еще чечевичную похлебку они поведутся и чем за это придется платить?

Впрочем, это я зря. Все, чего они умеют хотеть, называется «деньги», а это безопасно, так как за деньгами не стоит никакая идея. Если они о чем и мечтают, так это о том, чтобы уйти из этого кафе в другое, подороже, а потом в совсем дорогое. Или, на крайняк, хотя бы остаться в этом. Только бы не опуститься до чебуречной.

Константин Крылов

IMHO
Эх, мы одно время любили чебуреки на Греческой. Частенько поутру, после бурной вечеринки, просто брали такси и ехали по чебуреки. Они были такими, какими должны быть чебуреки. Словами не выразить - это, практически, чистое наслаждение. Эх, с томатным соком или холодным пивком... Сейчас они работают на проходняк - зачем делать хорошо, если можно делать просто много? Не знаю в Одессе мест, где можно было бы съесть вкусный чебурек. Впрочем, не только в Одессе я не знаю таких мест, к сожалению.