Худоба — почти болезненная. Впалые щеки и мешки под глазами. Такое впечатление, что каждый шаг этому смертельно уставшему человеку дается с огромным трудом. — Давай сюда пепельницу, — Боярский тяжело плюхнулся на диван в гостиничном фойе. Вытащил из пачки сигарету, закурил. В глазах — полное безразличие. Ответы скупые, односложные. А из-за характерной хрипотцы еще и мало разборчивые. Ну да — опять интервью. Опять Д’Артаньян, «Три мушкетера». Опять все по кругу: родился, учился, женился… Скукота, одним словом. Ну ладно, Михаил Сергеевич, а если так?

— Это правда, что вы москвичей терпеть не можете? Уф! Кажется, сработало — на лице с усами мелькнула бледная тень хоть какого-то интереса.

— Кто вам такое сказал? Наоборот, считаю, что Москва лучше Питера. Это город перспективный. Что же касается того, что в Москве все по определению гениально — по любому поводу, то так уж к этому привыкли здесь люди. Московские оценки завышены, бесспорно. То, что у нас с трудом натягивает на «троечку», здесь — на «пять с плюсом». Такое впечатление, что можно взять петуха из любой деревни, и если он прокричит в эфир «ку-ка-ре-ку», из него запросто сделают звезду.

— Вот не можете без того, чтобы не съязвить. Сознайтесь, характер у вас отнюдь не сахар.

— А я думаю, что сахар. Для вежливых, интеллигентных и гостеприимных москвичей я человек идеальный. Во-первых, в моем лексиконе нет этого модного слова «райдер». Меня спрашивают: «Какой у вас райдер?» Я говорю: «Никакого». Вот ни хрена мне не надо. Можно хоть сейчас зайти в мой номер и ужаснуться: как это я здесь живу. Да ничего, нормально — по мне и так сойдет.

— Конечно, на ком еще отрываться, как не на близких.

— Да нет, мне почему-то кажется, что я безумной доброты человек. Может быть, очень резкий, язык у меня острый. Не люблю неострую речь, неколкую мысль. Просто милая доброта мне даже скучновата. Понимаете, острый ум не может быть не язвительным. Как у Гафта, Высоцкого, Ширвиндта… Он не может говорить, не обидев тебя. По-хорошему, естественно. И в этом вся прелесть общения: если у людей хватает самоиронии, такие вот безобидные дружеские подначки превращаются в истинное удовольствие. Интриган по национальному признаку

— А сами вы часто становитесь объектом насмешек?

— Ну, разумеется. Если по-доброму. Хамить вот только не рекомендую. Во-первых, я быстро реагирую…

— Словесно или физически?

— Словесно, конечно. Я же не неандерталец… Сейчас вот вспомнил один случай. Мне было лет 9 или 10. И посторонняя женщина в автобусе… Красивая. Ноги стройные, на высоких каблуках. Взрослая, как мне тогда казалось, — лет 30, наверное. И то ли я ей место не уступил, то ли еще что-то. Женщина наклонилась ко мне, нежно обняла за плечи и сказала: «Молодой человек, вы сэкономили на своем воспитании». Она вышла, я ничего не успел ответить, да и не посмел бы. А?! Какая изящная пощечина! Вот бы с такими людьми общаться. А сейчас… Мне, например, крайне редко удается выспаться. В самолете задремал, наконец, и тут: «Эй, дай автограф». — «Ты что, с ума сошел?» — «Ну, ты козел! Я-то думал, нормальный мужик, а ты…» Ну, как на это реагировать? Бывает — редко, правда, но бывает, когда одна капля переполняет чашу и моего терпения. Ни с того, ни с сего — на самую, казалось бы, безобидную реплику — выплескивается все, что накопилось за десятки лет. Часто задумываюсь, надо будет как-нибудь публично перед всеми извиниться.

— Еще одна невыясненная история. В узких кругах не утихают споры по поводу вашей национальной принадлежности.

— Я, как человек с юмором, отвечаю: пусть эти споры продолжаются.

— Тогда скажите, что такое еврейский юмор?

— Я, честно говоря, не совсем понимаю, что есть еврейский юмор, что есть русский юмор и так далее. По-моему, юмор интернационален. Да и вообще, одному человеку присуще шутить, а другому нет. Я, как видите, человек с юмором.

— Но откуда вы знаете столько еврейских анекдотов?

— Точно не припомню. Возможно, нахватался в Израиле. Там живет много моих друзей, и, в общей сложности, я гостил там не меньше десяти раз. Отдыхал и в Хайфе, и в Тель-Авиве, и на Средиземноморье.

— Вы соблюдаете еврейские традиции? Кашрут, например?

— Я — нет. Но, кашрут соблюдают те люди, которые приглашают меня выступить в еврейских концертах. Кстати, я всегда с превеликим удовольствием принимаю участие в подобных мероприятиях.

— Наверное, гены дают о себе знать?

— (После паузы) М-м-м… Все же сохраню интригу… «Чтобы не проклинали»

— Михаил Сергеевич, поклонницы вас до сих пор донимают?

— Да нет, в общем-то. По-моему, я уже их так напугал, что… Я жесткий в этом плане человек.

— Это вы сейчас так говорите. По молодости лет, наверное…

— А некогда было. Играл же по 20‑30 спектаклей в месяц. Плюс съемки. Просто не успевал воспользоваться этим. И если бы только этим. Больше скажу: когда на хозяйственных сумках стали печатать портреты: с одной стороны — Аллы Пугачевы, а с другой — мои, мог бы вообще закончить со своей профессией и заняться бизнесом. И давно уже стать миллионером. Но мне это было неинтересно. Я работал в театре с такими актерами, которым и в подметки не годился. Надо было оправдывать свое существование: учиться, учиться, учиться… И локти сейчас себе не кусаю. Я не хочу иметь виллу сумасшедшую какую-нибудь. Мне не нужен «роллс-ройс», личный самолет, собственная телевизионная передача. Ничего мне этого не надо.

— Что же тогда?

— А я скажу. Единственное, чего мне бы хотелось, — хорошей работы. То есть хороший режиссер, на хорошем материале. И чтобы я был убежден, что роль, которую мне предлагают, кроме меня, никто другой не сыграет. Но то, что предлагается, может сыграть любой. Там и играть, в общем-то, нечего… Сегодня необходимо быть и сценаристом, и режиссером, и продюсером, и актером. На это способны Машков, Ярмольник, Никита Михалков… Они молодцы, могут. С большим уважением отношусь к таким людям, они мобильны. Я на это не способен. Пальцем не пошевелю для того, чтобы собрать компанию единомышленников, принести пьесу…

— Опять в вас говорит питерская хандра?

— Черт его знает. То ли лень, то ли понимание того, что и это бессмысленно. И Ефремова уж нет, и Высоцкого. И Джона Леннона. Тех, которые встряхнули мир. Стоит ли? Я вот, например, до сих пор не понимаю этого: «Чтобы помнили» (передача на российском ТВ об ушедших актерах — Ред.). Жить ради того, чтобы тебя запомнили? Ну, тогда сожги Парфенон — запомнят надолго. Мне это не нужно. Пушкин писал: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал». Не надо меня помнить, ничего особенно хорошего я не сделал. «Чтобы не проклинали» — этого вполне достаточно.

Дмитрий Тульчинский, почему-то, назвал интервью ПЛАЧ КАЗАНОВЫ