Мы едем на тренировку. Нас человек десять. Гребная база наша на Хаджибеевском лимане, а это через всю Пересыпь, и там ещё пара-другая километров. Совершенно раздолбанный, дребезжащий трамвай – двадцатый номер – тащится вдоль Московской улицы по узкой своей колее, останавливаясь поминутно на бесчисленных станциях. Трамваев для узкой колеи больше не выпускают, и эти двадцатый и двадцать третий номера, доживая свой срок на городских улицах, как бы продлевают существование той неповторимой ауры «старой Одессы», что так очаровывает попавших сюда впервые, совершенно не замечается её аборигенами и служит постоянным источником болезненно-сладкой ностальгии покинувших её.
Нам ещё нет и двадцати, мы все молодые и шалопаистые, как и большинство наших сверстников в этом городе. Мы в грош не ставим любую власть, моральные запреты и препоны. Но, мы студенты элитного Водного института, к тому же, серьёзно занимаемся элитным видом спорта – академической греблей – спортом джентльменов, а потому держим марку и запреты эти и препоны стараемся не нарушать. Ну, разве что, грамотно огибать при необходимости.
Садиться в трамвай на остановке считается дурным тоном. Садиться надо там, где тебе удобно, а тащиться для этого до остановки, есть покушение на твою свободу. Старые трамваи, у которых низенькие подножки, а двери никогда не закрываются, на эту нашу свободу не покушались. Завидя нужный тебе вагон (в Одессе трамвай чаще называли именно так), знаками показываешь висящим на подножке пассажирам, что собираешься к ним присоединиться, затем резко ускоряешься, чтобы уравнять скорости, и спокойно, непременно, с достоинством цепляешься за поручень. Покидая, в нужном тебе месте вагон, нужно, стоя на нижней ступеньке подножки, так же резко податься назад спиной, погашая скорость, относительно земли, и с тем же достоинством и независимым видом ступить на грунт.
Люди, висящие на подножках, за проезд никогда не платили и на истошные призывы кондукторши: «Граждане, пройдите в вагон» не реагировали никак. Поднявшись на площадку, можно было увидеть тот же призыв на табличке, прикрепленной над дверью, а, последовав ему, и пройдя, таки, в вагон, прочесть ещё одну табличку: «Безбилетные пассажиры подвергаются штрафу на месте», контекст которой, могли оценить только пережившие оккупацию старые одесситы.
Впрочем, мы в вагон проходили очень редко. Собрав, по пути следования по городу, всю команду, мы толпились на площадке, заняв её своими рюкзаками, а при приближении кондукторши, начинали особенно горячо и увлечённо обсуждать некие свои дела. Постояв за спинами нашей банды некоторое время, и поняв, что, так просто, она нашего внимания не удостоится, кондукторша лениво и нехотя произносила: «Ну, так шо? Рассчитываться будем?» Второй раз она произносила эту фразу уже более уже более экспрессивно, но лишь после третьей, кто-то из нас оборачивался к ней и, с удивлением и даже с некоторой укоризной говорил: «Люба моя, кохана моя, у кого ты просишь?» Тут же, кто-нибудь из нас «узнавал» её. «Так это ж, Соня!», восклицал он радостно. «О, Соня, как Фима? А как Коля кушает, он уже перешел с манной каши на борщ?» А другой джентльмен, взяв её вежливо под руку, уговаривал: «Так давайте уже пройдём в вагон, там у нас столько работы с этими безбилетниками, это же просто сойти с ума».
Платить чаще всего, всё же, приходилось, но и тут возникали разные темы, вроде того, что: «Шо вы даёте на пять билетов, когда вас тут девять?» На что ей резонно замечали, что, хотя нас тут, вроде, и больше, но те другие четверо, это такие сволочи, что никаких билетов совершенно даже не заслуживают.
Джентльмен, занимающийся академической греблей, всегда оставался джентльменом.
Юрий Кузьменкоскачать dle 12.1
Ключевые теги: Ах Одесса |
