Ляхов вжимался в заиндевелые бетонные блоки каптёрки заброшенного придорожного поста ГАИ. В проржавевшей рамке на крыше поста уцелела буква «Г», похожая на виселицу. Ляхову было холодно. Лохмотья почти не согревали его. Хуже того, Ляхов не имел представления, сколько осталось до прохода колонны.
Швейцарские часы Ляхова, которые он слишком поздно стал пытаться менять на продукты, отказались работать почти три месяца назад. Но и не помогли бы Ляхову швейцарские часы – график патрулей постоянно менялся. Вася, в прошлом исполнительный директор ветки какой-то сети гипермаркетов, а теперь такой же бомж, как и Ляхов, на вопрос о новом времени прохода лишь печально вздохнул и сделал неопределённый жест рукой.
От бомж-посёлка, некогда носившего языколомный титул «коттеджный», до шоссе было полтора десятка километров через заснеженные поля, мимо деревьев, притворившихся на зиму белёсыми скелетами. Ляхов протащил через эти километры своё истощённое, иссушенное голодом тело. Проделать тот же путь завтра Ляхов не надеялся, оставалось только ждать. Возвращаться просто так было немыслимо – в прокопчённом полуподвале его ждали пустые, выпитые мукой до дна глаза жены и бесконечные, доводящие до безумия стоны подрагивающих в горячечном забытьи детей. Лекарств не было, да и ни к чему они – детям нужна была пища; что-нибудь хоть чуточку более сытное, нежели отвар берёзовой коры, составлявший рацион семьи Ляховых на протяжении долгих, очень долгих последних полутора недель…
Ляхову часто виделся тот день, когда они привезли новорожденного Сергея домой, в недавно купленную квартиру нового, точечной застройки дома на окраине Москвы. Яркий оттиск, подобный солнечному пятну под веками: она – безумно красивая, светящаяся счастьем мать, он – успешный, респектабельный молодой отец, начальник юридического отдела крупной инвестиционной компании. Жизнь казалась сплошной чередой радостей, которая будет длиться вечно.
Ляхов до сих пор не понимал, как всё вывернулось, почему за какие-то три месяца эта череда прекратила быть. Звучали, звучали тревожные звоночки, надо было просто распознать их вовремя, видел теперь Ляхов. Давным-давно уже начался так называемый "кризис" – какие-то проблемы с западной ипотекой и возвратами кредитов, лопнули какие-то американские банки... У нас - кто-то потерял деньги, кого-то уволили, кому-то урезали зарплату, но в целом ничего не изменилось, жизнь продолжалась без проблем – и слово "кризис" в последующие годы стало как осмеянное, смешно было к нему относиться серьезно... Потом стали заметно дорожать продукты и коммунальные услуги – но процесс шел медленно, денег у преуспевающего Ляхова все равно хватало на все, пускай сраные нищеброды обращают внимания на такие мелочи... Все чаще мелькали в новостях неудобные, тревожно-чужие репортажи из «регионов». Какие-то акции протеста в богом забытых, по извечной российской безалаберности в который раз замерзающих городах. Какие-то противостояния между местным населением и милицией. Все это существовало для Ляхова как бы в параллельном пространстве – как будто голливудский фильм смотришь, реальная же жизнь продолжала оставаться привычно-суетливой – работа до беспамятства, повседневное протискивание в обычных московских пробках, полные пакеты покупок в супермаркетах....
Был ещё Максим Белов из соседнего отдела, любитель раздавать коллегам потёртые распечатки и ссылаться на книгу Паршева, читанную Ляховым в институтские времена. Смуглый кареглазый Белов спорил со всеми желающими о каких-то запасах энергоносителей, износе инфраструктуры, затратах на геологоразведку, употреблял странное слово "автаркизация". Разглагольствовал про какой-то глобальный финансовый кризис, какого-то Хазина, какие-то отраслевые структурные перекосы, какое-то исчерпание ресурсов... В инвестиционной-то компании! Про компанию, в которой он работал, он тоже был странного мнения – высказываясь, что зарабатывать на западных инвестициях – это зарабатывать на костях предков и крови детей, что вся наша промышленность, в которую запад инвестирует – разрушается и проедается, по сути это инвестиции в ее демонтаж... Непосредственные оппоненты быстро исчерпались, признав за Беловым право на его пунктик, но Белов не успокоился, продолжая бои за ведомую ему одному истину в Интернете. Какое-то время Белов собирался уехать в Штаты, однако потом передумал, отказался также от возможности переехать в Европу, сказав что в эти гнилые места соваться нельзя; и продолжал дискуссии с недоумевающими, приплетая разные малопонятные высказывания насчет демографической структуры западного общества, скорости размножения разных этнических групп и проигрыша белой расы. Умные слова и научные термины перемежались в его речах с фразами "долбаные нигеры" и "черножопые". Затем он уволился с работы и исчез с горизонта, о чем, конечно, никто не жалел.
К удивлению и даже восторгу Ляхова, к весне переломного года упали цены на недвижимость. Ляхова хватило на покупку коттеджа – нынешнего его жилища. Другое дело, что подорожания стали уже заметны даже для ляховских доходов – сильно подросли цены на продукты. По-настоящему вздорожал бензин, и Ляхов даже подумывал о том, чтобы заякорить «Ауди» и ездить на работу на метро. Однако предпринятое в качестве пробы подземное путешествие вызвало у Ляхова резкий приступ брезгливости, и погружение в гущу народа пришлось отложить на будущее. Однако, даже при весьма немаленькой ляховской зарплате, все это вылилось в то, что свежекупленный не вполне достроенный коттедж так и продолжал стоять без отделки и ремонта.
А вообще это казалось фоном, бэкграундом, обоями. «Новостные блоки», с трудом пробивающиеся сквозь тягучую вечерную дрёму; пустопорожняя болтовня в курилке с отзвуками мрачных прогнозов Белова; краткие резкие колебания цен, обвалы индексов, продовольственные кризисы в развивающихся странах – всё это складывалось в неосознанное чувство тревоги, не слишком, впрочем, сильное. Ляхову было некогда задумываться об этом. Он работал. Каждый день, каждое утро Ляхов с головой уходил в работу, чтобы с усталым довольством явиться домой вечером – разве что в пятницу можно расслабиться… Ляхову нужно было обеспечивать будущее своих детей: зарабатывать им на квартиры, на качественное среднее и высшее, ставшее повсеместно платным, образование. Сергея надо будет отмазать от армии, а Элеоноре нужны балетные классы, потом будут свадьбы – всё это далёкие, но столь существенные расходы, что думать о них приходилось нынче. Сверкающий хромом мотоцикл в витрине мотосалона – Ляхов точно знал, что сын захочет такой к совершеннолетию; да и самому желалось пролететь на таком по улицам города хоть разок, исполнить юношескую мечту. В этом желании, правда, Ляхов не признавался даже самому себе. Помимо будущего, список сегодняшних потребностей был велик и расширялся с каждым днем; жена требовала множество шмоток, цацек и развлечений; дети требовали неиссякаемого потока денег в школу, на мобилки, компьютеры и игры; сам Ляхов недолго сопротивлялся подначкам коллег, поменяв 5-летнюю Тойоту на взятую в кредит новую Ауди... Делался новый ремонт, покупалась мебель в квартиру, всякая бытовая техника, прочая ерунда... Для всего этого надо было работать, не отвлекаясь ни на какие посторонние мысли, и Ляхов работал. Иной жизни он себе не представлял.
Овеществление смутной тревоги стало для Ляхова полной неожиданностью. В одно прекрасное утро, явившись на работу, как обычно, вперёд всех прочих, он обнаружил в пустынном и непривычно гулком холле офиса одинокого потерянного охранника, который поведал, что директора – генеральный и финансовый – с полуночи до трёх ночи ставили офис вверх тормашками, вынося документы и забивая ими багажник «Лексуса». Делали они это с комично склонёнными набок головами, прижимая каждый свой мобильник к плечу. Общение с далёким собеседником происходило на английском, с охраной на матерном. Именно на этом языке для Ляхова и ещё нескольких сотрудников было оставлено сообщение, гласившее, что контора ликвидируется, а руководство улетает в Канаду… то есть в Австралию. То есть… короче, не важно. Всё.
Ляхов до того обалдел, что даже не подумал зайти в свой кабинет и включить компьютер, почитать новости. Возвращаясь в тот день домой, Ляхов настоялся в пробках, которые не стали меньше даже несмотря на дорогой бензин. Уже приехав домой и услышав от жены "ты только посмотри на этот бардак по телевизору", он догадался посмотреть в интернете, что же нового. Новостей были горы – и все содержали какой-то бред, невозможный и непредставимый для привычных представлений специалиста инвестиционной компании. Взгляд выхватывал фразы, которые мозг отказывался анализировать – "дефолт по облигациям США", "закрытие торгов по всем ведущим индексам", "неизбежная долларовая гиперинфляция", "приостановка международных взаиморасчетов", "коллапс банковской системы"... Вся предыдущая жизнь основывалась на незыблемости того, что сейчас рушилось как карточный домик. То, что казалось бетонным монолитом – осыпалось, как высохший песчаный замок на ветру. Остаток дня Ляхов просидел в каком-то ступоре – впоследствии сколько раз он думал, что ведь можно, можно было еще в тот день столько всего успеть, если бы вовремя взять себя в руки! Ведь можно было машину нагрузить, заправить, и уехать очень-очень далеко! Ну да задним умом все крепки...
На следующий день начался бедлам. Видимо, не у одного Ляхова работодатели вовремя поняли смысл слов "прекращение международных расчетов"... Выехав как обычно за продуктами к супермаркету, Ляхов обнаружил что подъехать невозможно – его штурмуют орды людей. Пробившись внутрь спустя час, он увидел озлобленных охранников, стоящих на входе и сдерживающих орущий народ; замордованных кассирш, без устали выбивающих горы товаров покупателям; и покупателей, гребущих с полок все что там лежит. Ляхову пришла в голову гениальная мысль купить на все наличные деньги самых дешевых продуктов; однако оказалось что тут все такие гениальные с самого утра, так что крупы и вермишель давно раскуплены. В результате он греб с полок в тележку все подряд, точно так же как и остальные. Еще час в очереди к кассе – и он уже перегружал в багажник своей машины всякую дребедень в ярких пакетах, в глубине души ругая себя за то что слил на это всю рублевую наличность. А ну как назавтра паника спадет, а над паникерами будут смеяться? Впрочем, позже он уже очень, очень себя хвалил за то что это сделал – так как уже на следующий день половина магазинов стояла закрытой, а в остальных между полками бродили потерянные люди, пытаясь найти на полках хоть что-то съестное. А среди привезенного Ляховым, худо-бедно, была куча шоколадных батончиков, были печенья и конфеты, было несколько бутылок подсолнечного масла – они оказались самым ценным продуктом из всех – были рыбные консервы, ну и куча всякой дряни вроде чипсов. Вместе с тем, что оставалось в холодильнике, этого хватило недели на три. Остатки этой роскоши Ляхов с семьей доедал уже в коттедже.
Занеся продукты в дом, Ляхов, поколебавшись, решил все-таки обменять те доллары, которые еще остались от последней зарплаты, чтобы, возможно, еще что-нибудь купить. Однако вторая поездка вышла куда менее результативная, чем первая – он просто вернулся несолоно хлебавши. Все обменные пункты и банки были безнадежно закрыты; из разговоров Ляхов понял, что своими долларами он теперь может оклеить стену туалета, а рубли уже практически приплыли туда же. Другая неприятная новость ждала его при попытке разведать, как бы заправить машину – даже если бы были деньги, вряд ли что-то бы получилось. Большая часть заправок была закрыта, на остальных были такие очереди – что даже нечего было туда и соваться.
Следующие две недели с каждым днем все больше напоминали бредовый сон. Ляхов сидел дома, выслушивал истерики жены и нытье детей, и ел конфеты перед телевизором. По телевизору творилось что-то невнятное – бодрые выступления политиков, нагнетающие панику репортажи с улиц, какие-то пожары, какие-то толпы, взламывающие и обшаривающие магазины в поисках продуктов; какие-то митинги, разгоняемые ОМОНом, в общем – невнятица и сумбур; ухо Ляхова выхватывало неприятные фразы "невозможность снабжения продуктами", "возможные аварии на инфраструктурных объектах", "необходимость введения чрезвычайного положения", "ввод войск".. Его воспаленное сознание пыталось что-то понять, увязать происходящее с прывычной картиной мира, поверить, что все это вот-вот кончится и все пойдет по-старому... И самое главное – сообразить, что же делать? Ведь все эти чипсы с печеньями скоро закончатся. Никаких внятных мыслей не приходило. Попытки заговорить об этом с женой приводили обоих чуть ли не к нервному срыву – его жена вообще, похоже, не осознавала что происходит, и то рыдала, то требовала от Ляхова чтобы он срочно все исправил... Ей, попавшей от обеспеченных родителей прямо к обеспеченному мужу, вообще было невозможно осознать, как такое может происходить – что тупо нечего есть, и непонятно, что будет дальше.
Перелом в сознании Ляхова произошел к исходу второй недели, и события, подтолкнувшие его, были весьма неприятны. Очередным вечером Ляхов, услышав шум за входной дверью, припал к глазку, увидел толпу невнятных личностей, ломящихся в двери его соседей. То ли взлом удался, то ли соседи открыли – но толпа с ходу влилась в квартиру, и следующие 10-15 минут Ляхов слушал приглушенные вопли избиваемых людей. После этого часть людей выносила наружу какие-то пакеты, а остальные подступили к дверям Ляхова. Ляхов понял их целенаправленный интерес к его двери, когда узнал одного из толпы – дворника-таджика, мимо которого он носил продукты из машины в тот день. У них были ломики и даже гидравлические ножницы – однако массивное сооружение из легированной стали с хитроумной системой крепления и толстой дверной коробкой не подвело, и через час шайка оставила двери Ляхова в покое, и ушла, похоже, на другой этаж. Мокрый как мышь Ляхов отошел от дверей, посмотрел в белое от ужаса лицо жены – после чего, так ничего и не сказав, пошел обратно к телевизору.
Следующее событие было проще, и не заставило себя долго ждать. Открыв кран с водой, Ляхов услышал клокотание, и вода закончилась. Утром, впрочем, она снова пошла – с небольшим напором – Ляхов бросился набирать кастрюли и ванну, и слил наконец воняющий с ночи унитаз. Однако уже ясно было, чем это закончится.
Ну и наконец, спустя полсуток бахнул последний удар – мигнув, погасли все лампочки, замолк телевизор, выключился компьютер. Выглянув в темноту окна, Ляхов увидел, что в пределах видимости ни одного окна не горит. С нарастающим холодом в душе Ляхов почувствовал каким-то пятым чувством, что свет пропал с концами. Последние несколько дней из-за холодных как лед батарей они включали обогреватель в спальне; теперь он стоял темной металлической коробкой. Мелькнула саркастическая мысль, что плита и холодильник выключились как раз вовремя – продуктов, чтобы их готовить и хранить, все равно уже не было.
В течение следующего получаса после отключения электричества Ляхов морально готовился к решительным действиям. Все-таки он не был ни тупым, ни безвольным. Обдумав приблизительный план действий – он мобилизовал свою решимость, и рванулся, развернув бурную деятельность. Мобильные телефоны были заряжены и все еще работали – Ляхов нашел все нужные телефоны, и начал обзвон. Первым делом он нашел своего соседа по коттеджу – и после 15 минут напряженных переговоров склонил его к совместным действиям. Это было огромным везением – сосед имел вместительный джип, и жил недалеко; а самое главное – его джип был заправлен в тот самый день, когда у Ляхова заправиться не получилось. Следующий звонок были другим соседям по коттеджу – тем, которые уже жили там давно, и, как Ляхов точно знал, имели обыкновение закупать осенью картошку на весь год. Обменять у них драгоценности жены на целых десять мешков картошки – было удачным решением, очень удачным, и мало какой сделкой в жизни Ляхов гордился более этой. Соседи эти были людьми старшего поколения, уже не умели быстро мыслить, и в тот момент еще думали, что эти драгоценности гораздо дороже, чем какая-то картошка... Картошкой, впрочем, пришлось поделиться поровну с соседом, обеспечившим переезд. Больше предложить Ляхову было, по сути, нечего – драгоценности того уже не интересовали. Выехать им удалось с невероятным везением – и в подъезде никого не было, когда ранним утром сосед подъехал, и Ляхов, нагрузившись остатками продуктов, и мешками со всяким барахлом, совершил несколько бросков по лестнице со своего десятого этажа вниз. Также везение их не оставляло, когда они, выбираясь из Москвы, прорывались по пустынным улицам мимо каких-то шаек, орущих вслед, и выстреливших вдогонку пару раз; мимо военного камаза, набитого солдатами, объехав на выезде из города машины еще каких-то явно силовых структур... Дальше – не очень долгий стремительный полет по трассе, затем – еще более короткий путь от трассы к коттеджному поселку. Москва, с ее 15 миллионами человек, щелкающих сейчас неработающими выключателями, открывающих неработающие краны, и глядящих в окна на первый падающий снег, осталась позади. Ляхов гнал от себя мысли о том, как дальше быть всем этим людям, об оставшихся там друзьях, знакомых, своих бывших женщинах.
Думать, впрочем, ему было о чем. Коттедж ещё не был доведён до ума. Коробка была готова, окна-двери стояли. Одно из окон оказалось разбито – кто-то, видимо, хотел забраться – но на всех окнах были крепкие решетки, так что внутри никто не побывал. Впрочем, брать там все равно было нечего – в коттедже не было даже мебели. Остались какие-то топчаны, на которых спали строители, с драными одеялами – и это уже было большой удачей, так как теплых вещей захвачено с собой было совсем немного; да и откуда настоящие теплые вещи у человека, который на улице бывает только от подъезда к машине, и от машины к офису? Стильные туфли на тонкой подошве, и кашемировое пальто – это не совсем то что надо. Повезло, что Ляхов догадался порыться в шкафу, и навязать в узлы немного старья – одежки и обувку десятилетней давности, которые жена давно нудела что надо выбросить. Еще большей удачей были оставшиеся от строителей два старых ватника – заляпанные известкой, но не сильно драные, и даже подошедшие по размеру. Ляхов вспомнил, как после покупки коттеджа собирался все это барахло выкинуть из дома – и вздрогнул, мысленно возблагодарив свою лень. В коттедже не было никакого отопления – хотя, даже если бы оно было сделано, это вряд ли бы помогло – ведь Ляхов собирался, как и все, отапливаться газом; и как раз в день приезда Ляхов узнал от соседей, что давление газа в трубах, похоже, падает, так как котлы отключаются – и в самом деле, через день газ закончился, и все, кто им отапливался, были вынуждены осознать, что их шикарный теплый коттедж на самом деле – холодная темная коробка, а не дом. Хорошо что Ляхов успел отдать драгоценности и перетащить к себе картошку до этого – возможно, после соседи бы уже не согласились.
Бесконечную зиму, которую Ляхов прожил в коттедже, жизнью можно было назвать с трудом. С середины зимы на поселок регулярно накатывались банды – уже не шайки, а именно банды – отмороженных личностей, зачастую с оружием, и приходилось отсиживаться в коттедже. Ляхову очень повезло, что двери были железные, а решетки на окнах надежные; тем не менее ему выбили оставшиеся окна, и пришлось забивать проемы досками. К счастью, обрезков досок после строительства осталось много, и на участке валялись, и на втором этаже ими было завалено полкомнаты. В углу одной из комнат первого этажа Ляхов устроил очаг – если конечно так можно назвать обложенное кирпичиками место на полу, где раскладывался костер. Когда стали заканчиваться доски, он стал ходить за дровами по окрестностям – по большей части находил такие же обрезки досок, как на его участке; разломал сарайчик-времянку, выносил все что можно из полуразрушенных незаселенных коттеджей по соседству. Очень помогал маленький туристический топорик, захваченный Ляховым при отъезде из квартиры – он захватил топорик в качестве оружия, чтобы хоть что-нибудь было в руках; драться им так ни с кем и не пришлось, однако он бы никак не справился со всеми этими досками с помощью голых рук. С дикой завистью Ляхов смотрел на тех соседей, у которых в руках были настоящие хорошие топоры и пилы – но поделиться инструментом никто не соглашался ни на каких условиях. Далеко уходить было нельзя – банды прочесывали местность каждый день, и надо было успеть добежать до дома при первых признаках опасности. Пару раз Ляхов пытался срубить на дрова небольшие деревца – однако оказалось, что сырая древесина напрочь не годится в качестве дров, и рубить деревья бесполезно.
Жена с детьми сидела безвылазно в коттедже. Поначалу Ляхов пытался ее заставить хоть чем-то помогать – ладно походы за дровами, но хоть бы картошку варила? Кастрюльки для готовки были найдены, также счастливой находкой было ведро – пластмассовое строительное ведро, выпачканное бетоном – дало возможность раз в пару дней ходить к озеру за водой. Когда начались серьезные морозы, вода в озере замерзла – но выпал снег, и можно было натаивать его в кастрюле. Жена Ляхова, будучи обычной избалованной барышней, наотрез отказалась марать в этом всем руки. Он попытался на нее надавить – но отступил, поняв что ее психика находится и так уже на грани слома. Она не выходила из помутненно-истеричного состояния с момента переезда – когда Ляхову пришлось хлестать ее по щекам, чтобы привести к послушанию. Сосед никак не стал бы долго ждать у подъезда, а она визжала, валяясь по полу, и крича, что никуда не поедет и детей не пустит. Ситуация висела на волоске – он вздрагивал, вспоминая, что переезд мог сорваться из-за тупой неразумной бабы. Таких потрясений с ней раньше в жизни не случалось – и теперь она никак не могла вернуться в нормальное состояние. Хорошо хоть дети, поначалу пытавшиеся тоже по привычке качать права – сориентировались быстро, и стали слушаться четко и беспрекословно.
Сам Ляхов тоже сильно надломился за эту зиму. Каждый вечер они сидели у огня, иногда угорая от дыма – дыру в перекрытии Ляхов пробил, но дым все же не всегда хорошо выходил из помещения. Съев по картошине, и дождавшись пока огонь погаснет – укладывались спать все вплотную друг к другу, чтобы было теплее, натянув на себя все что можно, и накрывшись всем что есть. Несмотря на всю одежду и одеяла, в самые морозные недели ночи были пыткой – казалось, что согреться невозможно, и ноги-руки отморозятся. Одежда не снималась ни разу за зиму – и к новому году от каждого из них уже воняло нестерпимо. К запаху все привыкли, лишь инода Ляхов осознавал что от него пахнет как от бомжа – такого точно, от которых Ляхов раньше так шарахался в те несколько случаев своей жизни, когда сталкивался с бомжами...
Изредка Ляхов пересекался с соседями и обменивался слухами. Слухи были и здесь, их приносили иногда тусклые, оборванные люди, бредущие то ли домой, то ли куда глаза глядят. Некоторые слухи рождались здесь же, среди погрязших в прежнем блеске и новой нищете загородных бомж-посёлков. Слухи говорили, что на западе идут бои. Слухи говорили о гражданской войне. Слухи говорили о бандитских разборках. Слухи говорили о международном миротворческом контингенте. Последнему можно было поверить, потому что радио, когда ещё были батареи, молчало. В прежней жизни Ляхов слышал про умные бомбы с графитовой начинкой и ракеты с наведением на радиоизлучение. Иногда ночью был слышен далёкий вой самолётов. Возможно, это были бомбёжки. Возможно, нет.
Ближе к концу зимы набеги банд стали гораздо реже. Из слухов было понятно, что в Москве в живых осталась очень небольшая часть населения; и те что остались – смогли выжить по большей части за счет того, что в соседних квартирах лежали промороженные трупы. Военные то брали под контроль границы Москвы, то обратно выезжали из нее – что происходит с самой армией, было неясно, но можно догадаться, что ничего хорошего; в бандах зачастую присутствовали оборванцы в военной форме с армейским оружием.
К весне вся картошка была съедена. Варили ее прямо в кожуре, и съедали вместе с кожурой – Ляхов прямо плакал, вспоминая сколько за свою еще студенческую жизнь этой кожуры срезал и выбросил, вот бы сейчас ее вернуть... Последний мешок растягивали как могли – однако он был закончен, а еще даже снег не сошел. От полного голода их спасла крупная бродячая собака, которую Ляхову удалось подманить кастрюлей и убить кирпичом. Собаку они ели почти месяц – под конец даже шкуру вываривали и жевали, также раздробили и выварили все кости. Когда закончилась собака – наконец пришла весна, и наступило счастье. Везде где только можно, повылазили нежные, молодые побеги крапивы. В прежней жизни Ляхов даже и не слышал, что крапивой можно питаться – а сейчас, увидев, как ее собирают соседи, понял всю ценность этого спасительного весеннего растения. Охапку крапивных веточек запихивали в кастрюльку, заливали водой и слегка приваривали; раньше Ляхов и думать бы не смог, чтобы эти вареные зеленые невкусные тряпочки взять в рот; но сейчас это было прекрасно – возможность набить желудок чем-то, что этот желудок может переварить, и чья питательная ценность отлична от нуля.
Из соседей к весне в живых остались далеко не все – погибло больше двух третей жителей коттеджного поселка. Те, у кого не оказалось запасов продовольствия, и те, у кого дом не был укреплен от попыток вломиться – умерли от голода, или были убиты. С наступлением тепла тошнотворный запах стал разноситься далеко от запертых изнутри коттеджей. Никто на это не обращал внимания – своих проблем хватало, да и набеги банд не прекратились.
В мае Ляхов попытался посадить картошку, обратившись к тем же соседям, у которых меняли ее на драгоценности; но у тех осталось картошки едва-едва самим посадить на жалком клочке земли. Нормальных огородов ни у кого и не могло быть – большая часть участков в поселке была по несчастных 5 соток. На слезные просьбы Ляхова дать хоть чуть-чуть картошки – сосед лишь наорал на него, посоветовав засунуть свои швейцарские часы в задницу. Впрочем, вырастить урожай им тоже была не судьба. Одичавшие типы в лохмотьях, шатающиеся по поселку, присмотрели, кто садит картошку, и уже через несколько дней посаженное выкопали. Питаться все продолжали крапивой – однако было ясно что долго так продолжаться не может – желудок Ляхова постоянно болел, сил что-то делать не было. В паре километров от коттеджного поселка был лесок – он несколько раз выбирался туда, пытаясь найти что-то съедобное, нашел немного земляники и еще какие-то непонятные безвкусные ягоды, насытиться которыми не получилось. Мечталось об еще одной собаке, однако, хотя стаи бродячих собак и были обыкновенным явлением – собаки были уже учеными, и близко к ним подойти было нельзя. Некоторое оживление вызвали походы к озеру, где Ляхову удавалось набрать в ведро ракушек, которых они ели сырыми, или варили, и наловить лягушек, ценить которых он научился как заправский француз. Однако возле озера шаталось много людей, и там было опасно, да и ракушек с лягушками было не бесконечное количество. За озером были поля, которые в этом году никто не обрабатывал – они заросли лохматым бурьяном.
В течение лета Ляхова посещали мысли, что следующей зимы им никак не пережить. Никаких досок в округе уже нет. Дрова заготовить невозможно без пилы и нормального топора. Ну и главное – никаких, совершенно ни малейших возможностей заготовить или где-то взять продукты. В голове вязко плавали мысли, что надо что-то делать, что-то решать, куда-то двигаться.. Однако Ляхов был уже не тот. Его воля была сильно сломлена этой зимовкой и постоянным недоеданием. Куда-то отходить от коттеджа было страшно; куда идти – было непонятно... никаких нормальных деревень поблизости не было. Насколько Ляхов знал местность – в ближайшей округе есть только такие же коттеджные поселки и ПГТ. Близость к Москве, которая раньше так радовала Ляхова – когда он покупал свой коттедж – обернулась безвыходной засадой. Дойти куда-то далеко было нереально; а даже и дойдя до какой-то более-менее благополучной деревни – кому там нужна эта семейка бомжей, еле переставляющих ноги? Кто ему будет помогать? скорее на вила подымут.. Ляхов сам видел многократно таких бредущих куда-то беженцев – безоружных, слабых – в ответ на просьбы о хоть какой-то еде жители поселка их жестоко гнали, и нескольких забили палками. Несложно догадаться, что по дороге их ждет похожая судьба. Каждый день он прокручивал эти мысли в голове, думал что что-то надо делать, и – ничего не делал.
В конце лета опять блеснул луч надежды – слежка за соседями навела его на такой источник пищи, как грушки-дички, которые росли дикорастущими в лесу. Есть их было очень сложно – терпкий вяжущий вкус сковывал челюсти – но если дать им немножко загнить, то они становились чуть слаще и более съедобными. Ляхов продержался на этих грушках всю осень, и даже заготовил их с полмешка, разрезая пополам и высушивая; однако заготовить больше не удалось – груш в лесу было мало, а таких умных как он – много. Он еще сильно надеялся на грибы – однако то ли год был неурожайный, то ли лесок неудачный, то ли желающих много – но поесть каких-то сомнительных сыроежек удалось всего два раза, и о заготовке на зиму речь не шла. В помутненном сознании Ляхова иногда мелькали мечты – вот бы сейчас к его дому подошла чья-то приблудная корова... это было бы спасение, мясо на всю зиму. Но откуда? И деревень-то поблизости нету, в самом поселке коров ни у кого изначально не было, а если б и были – первую зиму по любому они не пережили бы...
Вот так вот, к началу второй зимовки, ситуация у Ляхова была отчаянная. Груши закончились, и уже дней десять ни он, ни жена с детьми ничего не ели, кроме совершенно бесполезного отвара березовой коры, и еле двигались от голода.
Осенью в поселке появились новые слухи. Говорили про то что какая-никакая, а власть установилась. И власть эта пришла в посёлок, молчаливые парни – в штурмовых комбезах, с автоматами. Встречать автоматчиков никто не вышел, они шли по вымершим улицам, заходили в дома. Против ожидания, они почти никого не тронули, не повезло только банкиру с семейством, что ютились в ближайшей к лесу хоромине с остатками лиловой краски на облупленном фасаде. Так же как и Ляхов, банкир запирался в своем доме; однако пришельцы без лишних слов выдернули решетку окна тросом, привязанным к грузовику. Потом пришельцы поговорили с алкашом Васей – по его словам, допытывались о бандах мародёров и каннибалов, подозрительных личностях, расспрашивали о жителях посёлка. Сказали, что по шоссе установлено патрулирование, пометили ближайший блок-пост, куда Вася мог ходить с докладами. Вася выкладывал это всё наивно до дурости – после смерти жены он совсем опустился, и очень плохо соображал.
Слухи, подобно крови, в холода циркулировали медленнее. О новой власти доносилось противоречивое. Рассказывали про фермы то ли в Калужской, то ли в Брянской области, где горожане-беженцы выживают впроголодь. Рассказывали про деревни, где в каждом доме ютилось по четыре семьи. Рассказывали про забитые трупами рвы на окраинах городов, и публичные казни.
Смерть банкира, его жены и детей подтверждала худшую часть слухов. Но теперь дети самого Ляхова умирали от голода в ледяных стенах некогда шикарного дома, и Ляхов был готов на всё.
…В оскалившемся стеклянными клыками окне мелькнула тень, а в следующее мгновение на пороге оказался плечистый паренёк, казавшийся очень смуглым из-за белого маскхалата. Паренёк злобно-настороженно зыркнул по стенам и скрючившейся в углу фигуре, а потом беззвучно канул в морозный воздух снаружи. Ляхов даже не успел испугаться.
Тут до слуха Ляхова наконец-то дошёл шум моторов, и только тогда он испугался. Сразу за всё – что не обратил внимания раньше, что ослабел до потери внимания, что мог вообще пропустить патруль. Ляхов на дрожащих ногах вышел наружу и присел возле дверного проёма. На зимней дороге, нарушая опостылевшую Ляхову белизну, стояло три машины, головной в ней был чадящий военный грузовик, ещё один – замыкающим. Между темно-зелеными близнецами расположился тентованный грузовик поменьше.
Людей на дороге было немного, хотя кое-кто вышел поразмяться и обозреть окрестности. В кузове головной машины сидели то ли трое, то ли четверо бойцов, глянувших на Ляхова с коротким вялым любопытством. От колонны вперёд шли два сапёра с миноискателями, похожими на ручные газонокосилки, странные зимой. Рядом с сапёрами важно ступала худая овчарка. Они как раз пересекали следы Ляхова, оставленные им на снежной целине.
«Обычные ребята, сколько им? Шесть-семь было, когда мой Серёжа родился», - подумал Ляхов. Несмело улыбаясь, он двинулся к сапёрам. – «В ногах буду валяться, но выпрошу хлеба, вымолю».
Чёрная в подпалинах овчарка присела и ощерилась, блеснули длинные клыки цвета снега. Мрачная черноволосая девушка в смешном кепи, чем-то похожая на свою питомицу, подняла свободной рукой маленький чёрный пистолет-пулемёт с коротким рожком и неразборчиво выкрикнула предостережение. Ляхов стал выкрикивать просительную невнятицу, продолжая идти, но звонкий выстрел, выбивший лохмотья белой штукатурки за спиной, заставила его остановиться и замереть, холодея от ужаса – Ляхов с непонятным удивлением осознал, что боится не за себя, а за тех, кто его ждал. Самым пугающим было, что Ляхов не знал, что теперь делать.
Он, наверное, так и простоял бы, пропуская колонну. Почему они решили, что здесь могут быть мины, равнодушно думал Ляхов о неважном. Спросили бы его, он сказал бы – совсем задёшево, за буханку, за полбуханки, за ломоть, чёрствый и крошащийся, за корку, в кровь режущую дёсны и выламывающую шатающиеся зубы…
Дёрнувшись на какой-то выбоине в асфальте – коварной, притворившейся мелкой, укрывшейся снегом и воспользовавшейся неопытностью водителя – головная машина вдруг резко и поразительно беспомощно для своего победительного вида пошла в сторону, сползла с дороги и уткнулась рылом в глубокий кювет. Из кузова с матерками посыпались бойцы, колонна встала. Из следующего грузовика послышался сдвоенный скрипучий удар подошв о заснеженную землю, потом оттуда вальяжно, по-барски вышел стройный человек в подогнанном зимнем камуфляже и залихватски заломленном чёрном берете. Человек вразвалочку подошёл к созерцающим аварию бойцам и театрально, вчетвертьсилы ткнул кулаком в грудь чумазого механика-водителя с растерянным лицом, только что выбравшегося на волю.
- Мазута, - ласково сообщил человек в берете механику. – Сейчас из-за тебя опять полчаса стоять будем.
Потом его взор упал на Ляхова. Точно так же, рисуясь, человек подошёл к замершему Ляхову и, закрыв спиной свежие выбоины от пуль, светским тоном поинтересовался, не по-русски выговаривая шипящие:
- Милостивый государь, благоволите пояснить, будут ли Ваши друзья сегодня чинить нам препоны? Ждать ли нам гранаты в бочину или всё же не ждать? Я жду ответа… милостивый государь.
Чувствовалось, что «Ваши» он произнёс с большой буквы.
Ляхов, ошарашенный забытым и похожим на уважительное обращением, дружелюбным тоном, не осознавая полностью значения слов, просто услышав человеческую речь из уст небожителя, как стоял, повалился в ноги и, целуя корку льда, намёрзшую на берцы у самых подошв, закричал. Вернее, ему казалось, что он кричит – на деле его растрескавшиеся губы извергали сбивчивый шёпот:
- Господин… товарищ… господин… помогите, там дети мои, деточки….. умирают, господин… товарищ… - и Ляхов забормотал что-то еще более невразумительное, жалостливое, восходящее к тёмным временам обезьяних стай.
Брюнет осклабился, на его лице сложилась гримаса презрения и ехидства, за которыми могло крыться сочувствие. Могло и не крыться.
- Конечно, мы поможем Вам, милостивый государь, непременно поможем.
- Правда? – удивлённо прошептал Ляхов в снег.
- Разумеется, - глядя сверху вниз на Ляхова ясными карскачать dle 12.1 |
